Осенний разговор

Зима кончается. От спячки

проснулась муха между рам.

Опять начнет свои подначки

капель-злодейка по утрам.

Послать бы все, ей-богу, к бесу!

А сам четвертый час сижу:

елизаветинскую пьесу

к нам на Оку перевожу.

Лишь очумевши не на шутку

от совращений и резни,

иду гулять по первопутку.

По сторонам чернеют пни,

с чьего-то дальнего подворья

кричит как резаный петух,

в невнятном бабьем разговоре

словцо-другое ловит слух.

Эх, описать бы это сходу,

без позы, не плетя словес,

сфотографировать природу

почти бесстрастно, всю как есть:

и снег слежалый, черно-бурый,

и то шоссе, и этот склад…

А это что там за фигуры

у полыньи рядком сидят?

Пять мужиков прилипли глазом

к студеной мартовской воде,

как будто все тулупы разом

присели по большой нужде.

Привет вам, рыцари мормышки!

Ну что, клюет еще осетр?

С такой же начали страстишки

апостолы Андрей и Петр.

…Садится солнце за пригорком,

повеял холодом борей.

Скорей, скорей опять по норкам

к теплу надежных словарей!

Но, взглядом проводив зарницу,

сидишь, валяешь дурака,

и лень дописывать страницу,

и обрывается строка.

«По коктебельским голышам…»

По коктебельским голышам

в ночное море – голышом!

Не веришь собственным ушам:

Медведица гремит ковшом,

расплескивая по плечам

луча холодную струю…

здесь обретают по ночам

Венеры девственность свою.

Скала, которой имя – грех,

идут ко дну, ко дну, ко дну,

взметнув фонтанчиками смех

и тем нарушив тишину.

Что им, наядам, до того,

что покраснел давно, как рак,

на это глядя естество,

видавший виды Карадаг!

Что, кринолинами шурша,

пытается морская гладь

закутать в пену их, спеша

скандал очередной замять!

Скользят себе в воде тела,

и серебрист за ними след…

Такие, брат, у нас дела,

уж хочешь – верь мне, хочешь – нет.

Анекдот