Как это объяснишь? Ведь стар как мир пейзаж:
Антониев форпост, храм, Конские ворота…
Ну разве что галдит чуть больше нищих сирот,
у торжища сойдясь, да царственнейший Ирод
на стенку лезет. Все, похоже, ждут чего-то.
Раздачи карточек? Спецпропусков на пляж?
О чем там ссорятся под смоквой два зелота?
Жара спадает. Ночь, контрастная, как Вийральт,
de facto отдает прохладу, что in toto
ей удалось скопить – но, впрочем, баш на баш, —
сама забрав тепло у этих тел, от пота
тускнеющих… Талант зарытый будет вырыт:
вон движется звезда – волхвы дойдут в два счета.
А что ж История? Ей выходить в тираж.
«Ну вот мы и вместе, спасибо судьбе…»
Ну вот мы и вместе, спасибо судьбе.
(Я сам по себе, ты сама по себе.)
Постель и расходы одни на двоих.
(Тебе ли до бед моих, столько своих.)
Кругом восторгаются: что за чета!
(Не тот стал, вздыхаешь? Ты тоже не та.)
Мы даже похожи с тобой, говорят.
(Что может быть горше, чем этот разлад?)
Какая любовь! Словно два голубка.
(Дай боже нам выбраться из тупика.)
Aurora borealis
Философия бабочки-однодневки,
о хрупкая стройность ее антиномий,
о эта выверенность баланса
жизни и смерти.
Стоит только выйти на Невский,
сразу становишься невесомей,
словно впервые тяжелый панцирь
скинул. Умерьте
восторг облегченья – вам жить осталось
полчаса, отведенные ночи
одной зарей до прихода новой
(цитирую вольно).
Пусть вас не тревожит страны отсталость,
долг невозвращенный и кто был зодчий
Исаакия – бабочкой в то окно вам
влететь довольно,
чтобы вдруг ощутить свою легкокрылость
и притягательность стосвечовой
лампочки, спрятанной абажуром,
как лепестками
яркий пестик, – и все открылось:
рискни, пожалуй, пыльцой парчовой,
один удар – и крылом ажурным
загасишь пламя.
Воспоминание о холодной зиме
После исключения из Союза писателей Ахматовой было выдано удостоверение, где в графе «профессия» значилось «жилец».
Облезлая железная кровать.
Протертое худое одеяло.
За дверью молча тишина стояла,
других гостей не время зазывать.
Свободна у окна сидеть впотьмах.
Спуститься вниз. Сварить картошку в миске.
Свободна превозмочь животный страх
и отстоять, как все, в очередях,
чтоб услыхать: «Без права переписки».
Жаль, из свободы шубу не сошьешь.
Но можно и в пальто. Пока втерпеж.
Вы только не звоните, и не надо
при людях заговаривать со мной,
и апельсинов или шоколада
вы мне не приносите, как больной.
Я умерла. Воспользовалась правом
определить свой собственный конец.
Поэт на этом свете не жилец.
А впрочем, трудно спорить с домуправом.
Книга Песни Песней Соломона Главы-сонеты