Осенний разговор

Сыграть мистерию о Сыне

пришло назначенное время,

и гибкость дал Господь осине,

чтоб вынести ей это бремя.

И, облегчая долг Сыновний,

одиннадцатерых отсеяв,

определил Он Сыну ровню,

храбрейшего из иудеев.

И Он поднес – еще до пыток,

до Гефсимана и Кайифы —

ему отравленный напиток

и смысл открыл иероглифа.

Сказал: «Погибнешь за идею?»

«Все проклянут, – сказал, – запомни».

И тот ответил, холодея,

ответил взглядом: «Да, исполню».

И крест свой, как потом Спаситель,

понес, под тяжестью шатаясь,

и все шептал: «Прости, Учитель»,

и – «Он велел», и – «Каюсь, каюсь».

Но ты был слишком предан вере,

чтоб не суметь прогнать сомненья,

и лишь однажды, на вечере,

глаза потупил на мгновенье.

Но час настал, и ты – не слизни! —

поставил, как велело Слово,

конец Его короткой жизни,

а с ним начало жизни новой.

Ты мог не подходить так близко,

чтоб жертву выдать римской страже,

мог вычеркнуть себя из списка,

к Нему не прикоснувшись даже,

так безопасней да и проще,

но нервы расшалились, что ли,

и ты Его целуешь в роще

из тамарисков и магнолий…

Предать! – нет большего искуса.

Простить! – нет жертвеннее чуда.

Иуды нет без Иисуса.

Нет Иисуса без Иуды.

Катехизис

Помянем рабов божиих, на поле брани

в Афганистане убиенных.

В боге, посылающем на войну, узнаём всесильного военкома.

В ветре, пытающемся вдохнуть жизнь в убитого, узнаём

беспомощного бога.

Функции розовых очков выполняет в старости глаукома.

Чем отвратительней зрение, тем выигрышней дорога.

Скоротать дорогу помогает походный марш.

Под левую лучше поется, но плачется лучше под правую.

В танке погибла лошадь, знамя возродило плюмаж.

Свои люди сочтутся – безумием, если не славою.

Расчет на «первый-второй» рассчитан на дураков.

По одежке когда-то встречали, по уму провожают ныне.

Многим, наверно, кажется, что до границы подать рукой.

Многие еще пожалеют, что не полегли в пустыне.

«Положила на плечи руки…»

Положила на плечи руки,

посмотрела куда-то мимо…

– Как тебе дышалось в разлуке,

мой любимый?

Все как будто лежит на месте,

так привычно и так щемяще…

– Я и ждать не ждала известий,

мой пропащий.

А за синей рекой раздолье,

а за лесом лужок не скошен…

– Как тебе гулялось на воле,

мой хороший?

Ни слезиночки, ни полслова,

лишь откинула одеяло…

– Отсыпайся, постель готова,

мой усталый.

«Плачет женщина, слез не стесняясь, глаза в пол-лица…»