Осенний светлый день

А еще лучше, если позволяет время, пораньше оказаться в тайге. И дождаться хорошего наста. Днем солнце припекает, загорать можно, а ночью мороз жмет, леденит подтаявший снег — вот и наст. Что твой асфальт. От малого удара колотом по стволу шишки обвалом осыпаются вниз, и тогда их на чистой ледяной корке хоть метлой сметай в кучи. За несколько часов утреннего наста можно наработать столько, сколько по осени и за неделю не спроворишь.

Обычно к полуночи зимовье выстывало, железная печка тепла не хранила. Едва только тускнели пропитанные красным жаром угли, как в зазоры между плохо подогнанными бревнами начинал сочиться со всех четырех сторон острый холодок, пропитывал воздух ледниковой знобкостью, и тогда было уже не до сна. Как ни сберегал Иван Логинов в себе тепло, подтягивая к животу колени и укрываясь одежонкой с головой, как ни затаивался в глубине сонного забытья, но холод, как вода поплавок, выталкивал его из сна. Еще бригада храпела на разные лады, хотя порою храп и ослабевал, и кто-то из шишкарей начинал беспокойно ворочаться, а Иван уже проснулся. И знал, что если вот прямо сейчас не подтопить печку, то холод возьмет свое и окончательно выморозит остатки сна. Так что надо вставать.

Правда, еще оставалась надежда на Глеба, человека совестливого во всех отношениях. Если он проснется, то непременно встанет, затопит печку, не станет выжидать, И все-то у него получается ладно, легко, будто не работу делает, а просто живет, так же просто, как ест, спит, дышит. Но Глеб, таежник настоящий, сухой, крученый, к голоду и холоду терпеливый, в молодом еще теле, спит крепко и вряд ли скоро проснется. Так что вставать ему, Ивану.

Зимовье ладилось не бог весть какими умельцами, паз в бревне не выбирался, и потому во многих местах прокладочный мох сам собою вывалился, и избушка пронизывалась стрелками лунного света. И от этого в ней казалось еще холоднее.

Иван никогда не считал себя мерзляком, никогда не кутался зимою и в самые холода бегал по городу чаще всего в ботинках, для зимы совсем не приспособленных. Родился и вырос в Сибири, переносил, случалось, без особых последствий и клящие морозы, когда шерстяные носки примерзают к подошвам, но однажды понял, что до настоящих морозоустойчивых людей ему далеко.

…Как-то все с тем же Глебом они выпросили в охотобществе лицензию на отстрел изюбря во время рева и ушли в тайгу. Ушли втроем, пригласив в долю Глебова знакомца, веселого и нетрудного человека, по имени Гоша.

Охота во время рева, казалось бы, совсем простая. В нужном месте стоит прокричать в берестяную или деревянную трубу, подражающую голосу изюбря-самца, и тогда обитающий поблизости ревнивый рогач, едва услышав голос соперника, ярится, ревет в ответ и бездумно бросается в драку. Жаждущий продлить только свой род, зверь, ломая кусты, несется навстречу своей гибели.

Охотникам не везло. То ли труба фальшивила, то ли трубачи оказались неискусными, но изюбри, услышав рев трубы и уловив фальшь, настороженно затаивались и уводили маток в глубь тайги.

Изломав в поисках доверчивого изюбря пару хребтов и вымотавшись почти до предела, остановились ночевать в небольшом распадке, около бьющего из-под горы чистого ключика. Шла глубокая осень, близились настоящие холода, а тут еще к ночи вызвездило, и горы охватило первым крепким морозцем. Спали у костра. Хоть и был Иван в меховой безрукавке и телогрейке, но ночью отчаянно мерз и постоянно ворочался. С одной стороны тело пекло жаром костра, с другой стороны кололо острым холодом. Едва согреешь колени и руки, как начинала стыть спина. И так всю ночь. Гоша же, человек легкий во всем, оделся в тайгу, как показалось попервости Ивану, совсем непутево — в бумажный свитерок и потертую штормовку — и теперь, по всему, должен был отчаянно мерзнуть. Но, умостившийся на двух жердинках, он спал спокойно, глубоко и за утренние, особенно знобкие часы не повернулся ни разу, хотя костер пошел на убыль.

— На тебе тулуп надет, что ли, если ты так можешь спать, — удивился Иван.

— Да вот, мужики, проспал, — виновато развел руками Гоша, которому выпало приглядывать за костром как раз в предутренние часы…

Холод все больше просачивался в зимовье, тревожил спящих, и, судя по внезапно стихшему храпу, проснулся и Тимоха Карасев. Но придется ему, Ивану, подниматься. Хотя, видит бог, совсем этого не хотелось делать: он топил всю вчерашнюю ночь. Если по справедливости, то кто-то другой должен сегодня кочегарить. Лучше бы Тимоха, если же опять говорить о справедливости. Но этот, как уже давно понял Иван, встанет, лишь если его ногами с нар столкнуть или когда до ветру приспичит. А потом, если он что и сделает, то сделает как одолжение всем. В тайге человек всегда на виду и быстро выявляется, кто есть кто.

Проснулся Глеб Белых и почти сразу же сполз с нар. Иван почувствовал недовольство собственной совести: ругал в душе ленивого Тимоху Карасева, а сам не лучше его: отлежался, выждал, когда Глеб, и без того всегда готовый на любую работу, встанет и затопит печь.