Осенний светлый день

Простояло то зимовье, рубленное из листвяка, лет сорок, и стоять бы ему не раз по стольку, да вот сожгли его однажды летом. Кто сжег — неизвестно. Рук-ног на месте пожарища никто не оставил, но догадаться нетрудно было.

Другое зимовье дед Константин срубил подальше, в глубине тайги, за красотой поляны не гнался, старался обустроиться в стороне от многолюдной береговой тропы, сокрытым от чужих глаз. Построился и несколько лет прожил спокойно. Но ведь не по воздуху летал, по земле ходил и набил хоть и малозаметную, но тропу. Тропа и выдала таежное. И это зимовье сгорело, сгорело перед самым началом промысла, подходящего жилья сладить он уже не успел, и пришлось охотничий сезон маяться у костра, под жердяным навесом. Поморозил тогда дед руки и лицо и раньше времени пришел в поселок. К тому времени здоровье у деда потихоньку стало сдавать, он и поопасался, как бы не привязалась к нему какая хворь. А хворь в таком разе, когда ты без зимовья, вдали от людей, смерти равна.

Новое зимовье дед Константин построил со всеми индейскими боевыми хитростями, в месте утайливом, и найти его очень непросто. Правда, пришлось поступиться многим: красотой места, банькой и другими таежными радостями и удобствами. Зато — хрен найдешь.

Как-то в летнее время уходили Иван с Глебом вверх по Каменной за хайрюзами и ушли на целый дневной переход. Первую ночь ночевали под скалой, померзли малость, но на следующую ночевку Глеб обещал зимовье с полным комфортом. Во второй день тоже рыбачили до самого вечера, и, когда Глеб собрался идти в зимовье, Иван, уставший, предложил ночевать на берегу, потому как никакой, даже малый переход он бы не одолел.

— Да рядом тут. Метров пятьсот, не больше.

Иван в тайге не совсем новичок, но никаких признаков близкого жилья не приметил: ни тропы, ни порубок. Да и место для обустройства зимовья было вроде неподходящее: скальные прижимы, каменные осыпи. Доброе место могло быть только вверх по реке, где Иван еще не был, но, к его удивлению, Глеб пошел вниз, уже по знакомой тропе. Они прошли совсем немного, и там, где тропу пересекал каменный вынос и ручей, бьющийся среди камней, Глеб повернул вдоль ручья. Никакой тропы не было, и идти можно было, лишь прыгая с камня на камень. Ручей вытекал из узкой и мрачноватой расселины, обочь ручья пути уже не было, и Глеб ступил прямо в воду. Теперь Ивану стало понятно, почему он не приметил боковой тропы: ни камень, ни вода следа не оставляли.

Вскоре распадок пошел круто вверх, и ручей превратился в целый каскад небольших водопадов. Где-то на высоте семиэтажного дома расселина подалась вширь, стало поло-же, и прямо от воды повела торная тропа. Но она уже не могла выдать зимовье: никому и в голову не придет мысль лезть в узкую сырую расщелину, брести по воде, карабкаться вверх по ослизлым камням. Правда, и хозяину непросто добираться до жилья, но зато от незваных гостей, скорее всего, будет избавлен.

Они еще поднялись вверх по тропе на несколько десятков метров и лишь тогда увидели срубленное из толстенных бревен зимовье. В этом месте расселина превратилась в распадок, заросший смешанным лесом, и Иван удивился, как удобно обустроился дед Константин. Вода есть, дрова рядом, и тащить их надо не вверх, а вниз. Одно худо — с конем сюда не зайдешь, но коня у деда давно нет, пехом он заносит продукты, на своем горбу, так что и эта забота — о коне — отпала. И потому место для зимовья всем взяло.

Иван как-то спросил Глеба:

— Вот с тех пор как пожгли ваши зимовья, характер отца не испортился, не обозлился он на людей?

Глеб задумался, ответил не сразу:

— Да у него легким характер никогда не был. Но во всем он, пожалуй, и в словах, и в поступках, исходил из справедливости. Но тут обозлился. Некоторые на всех в таком случае злятся, на весь мир, а старик мой только на тех, на неизвестных, что зимовья пожгли. Говорил: нашел бы виновников, руки-ноги бы пообломал. Пообломал бы или не пообломал, но кое-что бы сделал. Больше бы те люди в тайгу не пришли.

— Крутой старик, — согласился Иван. — Слов пустых он, по-моему, не говорит.

— Да всяко бывает. Редко, но бывает. И однажды чуть беду на себя не навлек. Собрание промхозовских охотников шло. Один из охотников жаловался, что на его участке часто шарятся браконьеры и никак он с ними справиться не может. Тут батя вскочил и давай кричать: а ты не знаешь, что нужно делать? Жаканом в лоб, а труп под колодину. Видишь, что заорал старик?

— Ну и что? А беда от этого крика какая?

— Да в том-то и дело, что где-то в тех местах, за несколько месяцев до собрания, мужик один потерялся. Браконьер из браконьеров. Дело до милиции дошло. Кто бы он ни был, а искать человека надо. А тут еще слухи поползли: дескать, кто-то его из егерей или штатных охотников пристукнул. В общем, такое дело.

— Ну и…

— Ну и приглашали старика в милицию, разговоры вели. Перетрухал он немного, хотя и хорохорился. Я-то знаю, почему он так на собрании кричал: обида в нем говорила и опять же, похоже, словно предупреждал кого-то, запугивал…