Осенний светлый день

Тракторист в авральной этой работе никакого участия не принимал, стоял на траке и молча курил, и лишь когда разгрузка закончилась, сказал, ни к кому не обращаясь:

— Как мне теперь развернуться здесь? И еще влетит за угнанный трактор. Кругом беда.

Груз сложили довольно аккуратно. Достали из тележки доски, которые собирались крепить на тракторную рогатку, вытоптали в снегу площадку и посередине этой площадки на доски уложили мешки и накрыли брезентом. Штабель груза выглядел устрашающе громадным. Но Иван успокаивал себя тем, что все равно этот груз пока никуда не надо перемещать, а если и придется нести, так самую малость, еду да немного одежонки. А скорее всего здесь и отаборимся, здесь ночевать придется, вон уже Глеб и костерок гоношит.

Глеб похоже соскучившийся по костру, по живому огню, пробежался по дороге, пропаханной трактором, наломал с деревьев нижних засохших сучков, срубил хиленькую, толщиной в запястье, сухостоинку и развел костерок. Костерок не по-таежному экономный, но и он уже приглушил бездомность и неуютность, обогрел душу, сделал мир веселее и привлекательнее. И Иван был благодарен Глебу, который, быть может, поскорее развел огонь и для того, чтобы подбодрить его, Ивана, а быть может, просто по давней охотничьей привычке. Но в любом случае он сделал хорошо и по-человечески.

Как только тележка освободилась от груза, тракторист принялся за непростое дело — разворачивать трактор в обратную сторону. Он пытался спятиться назад, но похмельная усталость подпортила и глазомер, и чувство машины, когда ты и она единое целое, и тележка никак не хотела идти строго по узкой пропаханной полосе, норовила свернуть в сторону, зарывалась в снег. Наконец тракторист изловчился сунуть машину в узкий прогал между стволами и, обдирая кору с деревьев, разламывая в щепу борта тележки, развернулся. Не заглушая мотора, он оставил трактор на дороге, а сам отвыкшим от ходьбы шагом пошел к костру. Он тяжело сел на подсунутый ему тючок и молча стал смотреть, как Тимоха, по знаку Понягина, достал бутылку и пытается зубами сорвать пробку. Следом пришел его напарник, но садиться не стал — насиделся — и протянул руки к огню.

— Слушай, — сказал Глеб и постучал тракториста по колену, пытаясь привлечь к себе внимание, — ты, может, пить сейчас не будешь? Тебе ведь вон в какую дорогу ехать. Случись чего — а ты пьяный. Без головы пропадешь.

Тракторист продолжал завороженно смотреть на бутылку, на его лице читалось нетерпение, и он уже сердился на Тимоху за медлительность и хрипло выдохнул:

— Наливай.

— Да что ты, в самом деле, пугаешь человека дорогой, — Тимоха перестал грызть пробку, — да теперь он покатится как по маслу, по проторенному-то.

— Наливай, — повторил тракторист.

Тимоха сковырнул пробку поданным ему ножом, налил в кружку водки, посмотрел на подобравшегося в ожидании тракториста и плеснул еще. Тимоха, как успел понять Иван, к людям не особенно расположенный, чужую муку мало чувствующий, но вот поди же ты — снизошел до другого.

Тракторист водку не выпил, а будто просто вылил в рот и она прямехонько скатилась в желудок, и снова Иван, как вчера, удивился этому умению. Следом принял кружку второй напарник, принял без спешки и излишней суеты.

Костя от выпивки отказался, и лишь Тимоха не оборол себя, приложился, и на глазах повеселел, и тут же стал громкоголосым и разухабистым.

За последнее время, по-особому взглянув на выпивку и пьянство, Иван вроде бы увидел многое из того, чего он раньше просто-напросто не замечал, да и не мог заметить. Вот этот мужик, тракторист. Был человек — и нет человека. Вернется ли он к жизни? Поздно, наверное, поезд ушел. Долго же надо было пить и великих мук и трудов потребовалось, чтобы довести себя до такого состояния. Одному до такого трудно дойти, требуется немалая «помощь» со стороны.

Пришлось как-то Ивану встретиться с одним выпивохой, не горьким пьяницей, но выпивающим уже крепенько, из тех, кто просто так от нее, от водочки, уже не отстанет. Приехал Иван к сестре в маленький пригородный поселочек, и случилось так, что пришло время в доме печь ремонтировать. Мастеровой люд в поселке давно вывелся, кстати, как почти и всюду — ни печь сложить, ни колодец выкопать, ни дом срубить, ни гроб вытесать — нет добрых умельцев. Пробивались этим делом пахорукие шабашники, которым за их «умение» руки пообрубать надобно бы было, но при нужде шли к ним, да еще и в ножки кланялись.

Пришел печник из новых, из приезжих — всех старожилов в поселке Иван хорошо знал — и сделал печь, хоть и неспешно, но на удивление хорошо, достойно доброго мастера. Огонь весело гудел в топке, не дымила печь и нагревалась быстро.

Как и положено, сестра выставила печнику угощение, по-праздничному щедрое, печник с охотой выпил, и не рюмку, а попросил налить ему сразу чуть ли не полный стакан, объяснив, что от малых рюмок у него что-то клинит в голове и только от большого стакана он чувствует себя на удивление хорошо. Выпив стакан, печник стал на редкость разговорчивым, успел рассказать о многом и о том, что родом он из Забайкалья, из семейских.