Осенний светлый день

Трактор шел хорошо, но чем выше он поднимался на хребет, тем чаще приходилось сдавать назад, чтобы потом с ходу подмять под себя груду вздыбившегося и уплотнившегося перед радиатором снега, резко рыскать по сторонам, ища обходы. Но чаще всего деревья плотно стояли и справа, и слева и оставался только один путь — вперед. С настойчивостью пришедшего в ярость тяжеловесного быка машина таранила снег, временами казалось, что дальше не пробиться ни на метр, но проходили тягучие минуты, и можно было заметить, что деревья снова начинают медленно уплывать назад. И он удивлялся выносливости не столько машины, сколько трактористов.

Костя Понягин, знающий эти места получше всех остальных, прикинул, что прошли они от речки километров десять, две трети до нужного нам зимовья, и главные затяжные крутяки остались позади, а впереди хоть и есть резкие подъемы, но они короткие и быстро переходят в одолимый тянигус.

— Ничего, мужики, едем.

Ехали уже среди сплошного кедрача, и на его темно-зеленом фоне редко попадались лишь белые стволы берез да серо-коричневые изгибы рябины с остатками красных ягод на вершинах. Промысловики радовались — богатый урожай, никем не тронутый. Да так оно и было: много ли лесному народу надо ореха на прокорм. Бурундуки наелись еще осенью и до сих пор спят, спят и медведи и лишь сонно ворочаются да видят предутренние, то есть предвесенние сны. Из главных потребителей только белки да кедровки не спят. Но сколько они смогут взять из такого богатого амбара?

Глеб Белых едва убедился, что тайга пустым домой не отпустит, потерял почти всякий интерес к кедрам и, навалившись на борт тележки, азартно, как истый охотник, всматривался в отпечатанные на снегу звериные наброды. Дважды тракторный путь пересекали старые изюбриные следы, и Глеб напрягался, водил носом, словно принюхивался к этим следам. Обочь дороги встречались беличьи, но не так часто, как должно быть, и Глеб вслух отмечал:

— Маловато бельчонки. Чего она так слабо держится? Чего ей надо? Вон сколько корма.

— Может, соболь расплодился, — подает голос Костя Понягин. — Сам знаешь, как он с нею обходится.

Словно подтверждая его слова, из-под выворотня горячей строчкой пробили белый снег собольи следы и не спеша увели в кедровый подрост. Глеб и Костя разом встрепенулись, широко улыбаясь, уставились друг на друга.

— Видал!

— Самочка прошла.

— У самца след другой.

Говорили громко, возбужденно, будто оспаривали друг друга, но оба утверждали одно: самочка прошла.

Иван в таких делах полный профан, и хоть ему не особенно верится, что с высоты тракторной тележки, да еще на каком ни есть, а ходу, можно по вмятинкам в снегу опознать, прошла здесь соболюшка или соболь, но он давно убедился, что Глеб и Костя таежное дело хорошо знают и говорят так, как оно и есть на самом деле: соболюшка прошла.

После непрерывного многокилометрового тянигуса путь выровнялся, а потом пошел под уклон, и Иван обрадовался, что уж теперь-то трактор довезет их до нужного места. Но уже вскоре стало видно, что спуск этот недолгий и дальше опять дыбится крутяк. Судя по тому, что кедры начали уступать место под солнцем черемухе и тальнику, они спускались к ручью, и чем ниже спускались, тем снег становился тяжелее, трактор ревел из последних сил, дергался, рыскал по сторонам, в бессилии елозил гусеницами, нагребал перед радиатором неодолимые сугробы. Несколько раз из кабины высовывался тракторист, делал отчаянное лицо, что-то кричал, безнадежно махал рукой, и снова машина начинала судорожно дергаться, ища проходы, но по бокам строго и безлико стояли деревья, не пускали ни вправо, ни влево. Неожиданно машина застыла, рев затих, и тайга оглушающе притихла. Всем стало понятно, что дорога кончилась, а дальше будет только тропа, дальше придется пробиваться только на своих двоих и весь груз, показавшийся в эту минуту устрашающе большим, нужно будет нести на собственных плечах.

Наступило минутное оцепенение, словно ни душа, ни тело не могли разом перестроиться на новую жизнь. Тракторист и его начальник сидели в кабине и не спешили официально объявить, что дорога кончилась, а промысловикам не хотелось покидать показавшуюся в этот момент особенно уютной и надежной тележку.

Но вот на гусеничный трак вылез тракторист, не спеша и молча достал сигарету, не спеша размял ее и чиркнул зажигалкой. Пустил синий дымок и с ожесточением сплюнул в снег.

Костя посмотрел на Глеба, Глеб согласно кивнул, вытянул из-под брезента мешок, приподнял его и бросил в снег.

— Давай, мужики, — скомандовал Глеб.

Все разом сбросили оцепенение, встали и торопливо, хотя спешить-то теперь было некуда, принялись разгружать тележку.

Иван, давно решивший про себя, что его нынешнее таежничество целиком зависит от того, насколько далеко в хребет пробьется трактор, понял, что наступил решающий момент: быть или не быть. За спешной работой Иван и не заметил, как тревожное состояние исчезло, и сама мысль о возможном возвращении с трактором показалась совсем не мужичьей.