Осенний светлый день

Через десять минут засидевшиеся за долгую сибирскую зиму мужики крепко, до пота разогрелись. Снег, показавшийся поначалу рыхлым и податливым, красивым в своей первозданной чистоте, делал трудным каждый метр пути, заставляя частить дыхание и сердце, быстренько выматывал неокрепшую силу. Чтобы облегчить путь «безлошадным», Глеб с Костей уходили вперед, возвращались и снова уходили, уминая лыжню, и Тимоха с Иваном на таких улучшенных участках наддавали в скорости, и таким образом совсем быстро, через какие-нибудь полчаса, они вышли к зимовью. Вернее, на то место, где должно быть зимовье. Все было на месте. И расчищенная от деревьев поляна, и деревянная машинка для перемалывания кедровых шишек, и подвешенное на треноге металлическое сито, которое висело теперь почти на одном уровне со снегом, не было только самого зимовья.

Глеб сошел с лыж, покопался около чуть приметного бугорка и вытащил черную головешку и тут же с остервенением бросил ее в снег.

— Сожгли зимовьюху.

Не смертельное это дело — остаться в начале апреля без ожидаемого ночлега, особенно когда вас четверо, а в пятнадцати минутах хода лежит запас еды, достаточный для безбедной жизни минимум на месяц. Потрудись с топором малость, и ночлег, хоть и не шибко удобный, а будет. Вполне сносный ночлег с многочасовым костром-нодьей для обогрева. Но могут быть и моменты, когда потеря вот такой избушки может стать равна потери жизни. А по тайге в последние пятнадцать — двадцать лет бродит-ползает подлая напасть: горят и разрушаются зимовьюшки. С тех пор как в тайгу волной хлынул дикий турист, человек в общем-то незлобивый, но инфантильный до предела, не созревший граждански, тайгу и все в ней имеющееся считающий ничейными. Такой турист стреляет по всему живому, будь то кукша или трудяга дятел, рвет с крыши зимовья дранье для костра, рубит для костра нары, с легкостью «одалживается» харчами в этом ничейном зимовье. Да, главное, не съест, а разворошит из любопытства и бросит. Ничье.

Делает это же черное дело и «двоюродный» брат вот такого туриста, безродный бродяга-бич, для которого не только тайга ничья, но и весь мир ничей, и он сам для себя тоже чужой.

Что бич, что такой турист — два сапога пара. Правда, внешние отличия у них все-таки есть. Первые, крепкие телом, снабженные самым современным туристическим оборудованием, способные одолеть горы и реки, добираются до самых дальних и утайливых охотничьих угодий. Люд этот в основе своей из больших городов, главным образом центральных и западных районов страны, где все еще бытует малахольный сказ о бескрайности, богатстве и ничейности тайги. И идут такие туристы, бескорыстные любители дальних и трудных дорог, романтики с головы до ног, и творят ведомое и неведомое зло: рубят вдоль тропы березы и рябины на таганки и шесты, рушат и жгут зимовья, громыхают огнем из дальнобойных ружей, валят на окровавленный мох малый таежный «народ».

Дикий турист, он и есть дикий, и слово это, тавром к нему прилепившееся, все о его сути говорит. Дикий, необузданный, словно вырвавшийся из диких степей, не помнящий своих корней, не сумевший создать ничего общечеловечески ценного и потому ничего не умеющий ценить в чужом для него доме, как Мамай на Русь, идет этот турист на тайгу.

Бродяга-бич отличается от такого туриста в основном крайней непривлекательностью, замызганностью, нездоровой всеядностью — этот-то приест в зимовье и подпорченные мышами и сыростью позапрошлогодние продукты — да еще отличается тем, что ищет в тайге корысть и редко уходит от винно-водочной торговой точки дальше чем на дневной переход.

Зло рождает зло. Униженный пришлыми людьми промысловик, у которого пограбили припасы, надругались над его таежным домом, уже не сможет с открытой и доброй душой отнестись к встреченному на тропе незнакомому человеку.

Тут, пожалуй, следовало бы сделать отступление и рассказать о зимовье Константина Петровича, отца Глеба.

— Гнуса и комара в тайге против прошлых времен помене стало, но зато туриста — невпроворот.

Все дедовы охотничьи тропы, все его охотничье государство расположено в верховьях реки Каменной. В конце лета, когда отхлынут жары, растапливающие снеговые шапки на островерхих гольцах, горно-таежные реки мелеют. Мелеет и Каменная, становятся доступными ее дотоле непроходимые броды, обнажается дно возле скальных прижимов, и тогда по открывшемуся пути устремляются в глубь тайги орды диких туристов. Особенно орды стали многочисленны, когда в устье Каменной вырос и укрепился доходный палаточный городок и пункт проката туристского оборудования.

Первое зимовье сожгли у деда Константина лет восемнадцать назад. Стояло зимовье на самом берегу Каменной, на веселой поляне, словно приглашало к себе в гости, и идущие вверх по реке не могли его миновать. Было зимовье просторное, высокое, до матицы самый высокий человек головой не доставал. Не зимовье, а дом настоящий. И печка была из кирпича, умеющая долго держать тепло, с заводской настоящей дверцей. При зимовье была баня, завозня и амбарушка. По теперешним временам так это целая усадьба.