Осенний светлый день

Появлялся из зимовья Костя, кричал что-то насмешливое, издали молча смотрел на работающего Тимоха, крутил пальцем у виска, но Иван не обращал на это внимания.

Он сходил на обед, и хотя его крепко тянуло поваляться на нарах, пересилил себя и снова ушел к колоту. Привлекало его еще и то, что там можно хоть немного побыть одному.

Не очень-то любящий одиночество, Иван, добрый десяток суток проведший в тесноте зимовьюшки, постоянно видя кого-то рядом и невозможность обособиться хоть на короткое время, вдруг ощутил потребность в этом самом одиночестве, которое еще хорошо и тем, что его в любой момент можно прервать. А сегодня, после обретения для своей души воли, хорошо смотрелось на мир и хорошо, по-особенному хорошо, думалось.

Давно заметил Иван в себе — а может, это так со всеми происходит, он не знал, а спросить кого, не находил повода, — когда в одиночестве делал какое-нибудь однообразное дело, то, чуть притомившись, начинал думать о чем-то совсем другом, к сиюминутному не имеющем никакого отношения, и на чем никогда в обычной суетливой жизни не находил времени остановиться, да и заранее тоже бы не мог додуматься. И все получалось как бы само собой.

Вот и сегодня, когда начала чувствительно накапливаться усталость, в голове зазвучало с однообразным повтором слово «здравствуй» и как бы разлагалось на составные части: здрав-ствуй! здрав-ствуй! И он вдруг озаренно осознал его изначальный смысл: здравствуй! Будь жив и здоров! Встретивший тебя человек приветствует пожеланием здоровья. И радостно удивился своему открытию Иван; вот в чем, оказывается, смысл старого русского приветствия.

Удивившись своему открытию, Иван прислонил колот к кедру и сам прислонился расслабленно к дереву, отдыхая и стараясь не сбиться с настроя.

Ну а «прощай» что значит? Встретились — сказали друг другу «здравствуй», а расставаясь — сказали «прощай». Не до свидания, а именно «прощай». Оказывается, стоит только остановиться, чуть подумать, самую малость, и слово озарится истинным смыслом. «Прощай!» Да господи, это же человек, расставаясь с человеком, и, быть может, навсегда, просит простить его, просит прощения за вольную или невольную вину, да и вообще за все, что было «не так». Прощай! Прости! Расстанемся с легким сердцем, простив друг другу все.

«Спасибо!» Спаси бог! Просто-то как.

Иван радовался своему осознанию родного языка, удивлялся глубинной доброте этих слов, понимая, что только добрый и здоровый душою народ мог создать такой язык, по-особенному неразрывно ощущал свою родственность с давними-давними русичами и гордился этой родственностью.

Полузакрыв глаза, он перебирал одно слово за другим, порою отыскивал его изначальный смысл и удивлялся, почему этот смысл проходил прежде мимо него, и наконец добрался до слова «человек» и обнаружил, что оно двусоставное — «чело-век», — и смысл этого слова поразил Ивана. Так вот оно что! Человек — это чело века. Лицо века. Вон как просто и мудро названо главное существо на земле. И, стало быть, каков век, таков и человек. И наоборот. Человек олицетворяет собой свой век, свое время. Он его суть и смысл.

Сколько раз Иван слышал это слово и не знал, что же в конечном счете оно означает… Так это получается, что и Иван, со всей своей сутью, со всеми своими поступками и помыслами, даже тайными, тоже представляет лицо века. И Глеб Белых. И Тимоха Карасев, и Костя Понягин.

Иван смотрел на льдисто подсиненный снег, на голубое небо, на зеленые кедры, на белые облака над дальними хребтами и чуть по-новому видел и осознавал мир. Ведь он — лицо века.

Полмешка шишек, которые принес Иван к зимовью, неожиданно вызвали у Кости одобрение.

— Может, зря мы вот так просто прохлаждаемся? Иван вон не шибко в этом деле мастак, ты, Иван, не обижайся, — Костя покровительственно и ободряюще хлопнул Ивана по плечу, — а три ведра шишек наковырял. Если бы мы все это время хоть по стольку били, у нас бы уже по мешку ореха было. Считай, что продукты и затраты на заезд уже бы оправдали. Да еще маленько и осталось бы.

— А ты забыл, как мы пять дней уродовались, тропу били да груз на хребет корячили? — Тимоха никак не может забыть крайне тяжелых дней, которых могло не быть, если бы трактор тогда пробился через снег и поднялся на вершину.

— Ничего я не забыл. Но дни-то эти все равно пустые были… Я не за то, чтобы горбатить вот так, как сегодня Иван горбатил. Можно, конечно, уделываться, только знать за что. Но и сидеть сложа руки тоже хватит. А потому предлагаю: завтра с утра вниз пойдем, к нашему первому зимовью. Внизу и на солнцепечной стороне снег должен уже меньше быть. В общем, хватит сидеть.

— Согласен, надо идти вниз, — согласился и Глеб. А раз Глеб и Костя к одному решению пришли, значит, тому и быть. — Никогда не знал такой поздней весны. Ведь до Майских праздников осталось всего семь дней.

— Восемь, — уточнил Костя.

— Отчего восемь, если сегодня уже вечер двадцать третьего. Апрель ведь не со днем. — Глеб хоть и невеликий спорщик, но точность любит.

— А никто и не говорит, что со днем. Сегодня двадцать второе. Значит… восемь.