Осенний светлый день

Услышав эту историю, брат Глеба, тоже охотник, но в дружбе с медведями не состоящий, сказал хмуро:

— Дурак ты, Глебка. Да медведица бы тебе махом голову сорвала, как будто так и было. На дружбу надеешься? Даже охотоведы говорят, что медведь зверь психованный, с непредсказуемым поведением. Дуракам везет, потому ты и жив остался.

Колоты мужики сделали что надо, будто на выставку изделий народных умельцев. Глеб, как подумалось Ивану, по въевшейся привычке делать любое таежное дело добротно, а Костя, тоже в таежных делах умелец немалый, еще и потому, что болезненное самолюбие не позволяло бригадиру быть менее умелым, чем кто-либо другой.

Ну а теперь — работа. Орешный промысел дело известное, привычное. Бей по звонким кедровым стволам, не сможешь пробить один, бей вдвоем, собирай шишки в кули, носи мешки к табору, перетирай добытое, сей, вей, очищай от половы. Одно только плохо, тяжелые шишки, падая с многометровой высоты, глубоко уходят в мокрый снег. Хочешь — доставай ее из льдистой глубины проволочным сачком, а нет сачка, так голой рукой, которая быстро превращается в красную, малоподвижную и ноющую от стылой боли клешню.

Ударили в две пары. Глеб с Иваном, Костя с Тимохой. Кто больше, кто удалей, кто добычливее. Но котел один. По таежному закону.

9

И пошли дни, похожие друг на друга, словно тяжелые капли, монотонно и строго отбивающие время. День. Два. Три…

Откапали и растворились в небытии дни, когда они парами работали в долинке ручья, и пришло время подняться в хребет, где их ждали богатые кедры. Одно плохо: кедровые шишки по-прежнему крепко сидели на ветвях, и чтобы сбить их, надо было иметь силенку, и себя не жалеть тоже надо было. Но зато около ручья, который начал набирать весеннюю прыть, уже соорудили лабаз, где хранились шесть малоподъемных мешков чистого ореха. По полтора мешка на брата. Если прикинуть, так этот лабаз уже полностью оправдывал сделанные затраты, и теперь в домах добытчиков не меньше чем полгода будет смолисто пахнуть орехами. Если, конечно, не продавать. Только тяжелое это дело — добыча орехов. Живой пищи требует.

Как-то быстро пришло время, когда Иван стал замечать, что азарт к промыслу в нем постепенно тает. Он уже без прежней радости, а работали они уж по одному, брался утрами за колот, быстро уставал и уже через час непрерывной работы не мог ударить по стволине так, как надо: крепко и жестко. Руки становились вялыми, и порою колот подворачивался, и тогда удар становился совсем плохим. Деревянная кувалда скользила по стволу, обдирала кору.

— Болею, что ли, — однажды пожаловался Иван Глебу.

Он сидел на сосновом сутунке перед дверью зимовья, чувствуя во всем теле расслабляющую усталость. До вечера было еще далеко, можно было бы еще поработать, но вялость и равнодушие были сегодня вроде как бы сильнее обычного, и Иван раньше времени притащился к зимовью. Неполный мешок шишек показался излишне тяжелым, каменно лежал на плечах, и лишь сибирская привычка терпеть и превозмогать любые напасти — голод, холод, боль, неудобства, усталость — удерживали от соблазна бросить мешок на землю.

Глеб тоже пришел к зимовью необычно рано и на вопросительный взгляд Ивана устало буркнул:

— Да ну его. Не каторжный.

Глеб в зимовье не пошел, не стал гоношиться с ужином, хоть нынче и была его очередь кашеварить — успеется еще! — остался на воздухе, сел рядом с Иваном.

— Да и не болезнь это вовсе. Кормежка у нас хреновая. При такой работе на тушенке да на каше долго не протянешь. Руки-ноги быстро ватными станут. Стали уже. Без мяса не обойтись. Глухаря надо добывать.

— Мало ли что нам надо. Где его взять?

— Да есть тут ток…

— Так что ж ты молчал? — вскинулся Иван. — А может, шутишь?

— Зачем шутить-то. Есть ток.

— А без радости чего говоришь? Будто заряд уже истратил впустую.

— А чему радоваться-то?

— Не пойму я тебя.

— Тут и понимать нечего. В этих местах знаешь сколько токов глухариных было. Большие тока. Глухарей на них слеталось… А где они теперь?

— Ну смотри, в таких случаях тебе решать. — В таежных делах Иван во всем полагался на Белых. — Перебьемся и на каше.

— Не перебьемся. Да и дело это нормальное, если с тока две-три птицы взять. Только, — Глеб скривил лицо, — если на этот же ток придет за сезон еще несколько охотников, то на будущий год здесь уже ничего не будет.

Логинов разговор продолжать не стал: пусть сам решает, советчик здесь в любом случае неправым окажется.

Ранним утром, еще до света, Иван, проснувшись, увидел, что место Глеба на нарах пустует. Не было и Глебова ружья. И Иван понял, что Белых убедил себя пойти на охоту.

Он не слышал ни шагов, ни скрипа двери, но когда проснулся снова, то увидел сидящего около стола Глеба. Глеб сидел сутулясь, угрюмо рассматривая свои крупные, в перевязях вен, руки.

— На ток ходил? — спросил Иван и свесил ноги с нар.

Глеб, не поворачивая головы, согласно кивнул.

— Не добыл? — Охота на глухаря, птицу сторожкую и умную, позволяющую сделать под любовную песню лишь два-три стремительных и утайливых шага, требует немалого умения, и неудача на току — дело обычное. — Ток не нашел или подшумел?