Осенний светлый день

Если сказать, что в большой сибирской деревне, где живет Валентин, каждый второй человек мужского пола рыбак или охотник — значит сказать о людях черную неправду. Там каждый рыбак и охотник. А если встречается человек равнодушный к рыбацким снастям и ружью, то на такого смотрят с горестным недоумением.

На первые же деньги, заработанные еще в геологической экспедиции, Валентин купил ружье. А потом второе. В один из моих приездов в деревню Валентин показал коллекцию из пяти отличных ружей. И был счастлив. И некстати вспомнилась мне недавняя встреча с общим университетским знакомым, который, едва мы поздоровались, спросил, сколько я имею костюмов. Работали мы тогда, кажется, по второму или третьему году, похвастаться мне было нечем, а знакомец, словно того и ожидая, с гордостью сказал, что у него только дорогих три костюма. Я рассказал о своей обиде Валентину. Он заговорщицки понизил голос:

— А у меня и рабочего костюма нет. Вот эти штаны. Жена ругается.

Сказал это он довольно тихо, но из соседней комнаты тотчас появилась Светлана.

— Вы что тут шепчетесь? Я ведь все слышу. Ты посмотри на него, — это она уже мне, — скоро на уроки ему не в чем ходить будет. Стыд просто. А он на ружьях помешался.

С тех пор прошло немало лет, и Светлане уже давно нет причины расстраиваться, что у мужа нет должного костюма.

Как-то я попал к своим друзьям, когда Валентин и Светлана только что вернулись из отпуска. В первые же минуты встречи Валентин не удержался похвастать:

— Ты знаешь, какой мы Свете подарок купили? Уже перед самым отъездом из Москвы, когда уже, сам понимаешь, и денег-то почти не оставалось. Зашли случайно в комиссионку… В общем сам сейчас посмотришь.

Валентин приносит… ружье.

— Держи. Ты посмотри, ты посмотри на него только внимательно.

А ружьецо действительно славное, мимо такого трудно пройти: грациозное, если можно так сказать о ружье, с тонкими стволами, украшенное гравировкой.

— Изящное, как…

— Как юная женщина, — попытался я острить.

— А что, пожалуй, подходит.

Улыбка у Валентина счастливая.

Когда Валентина не оказалось рядом, Светлана доверительно сообщила:

— Ты думаешь это ружье мне куплено? Это он себе подарок сделал. Хотя искренне убежден, что мне. Ну а я вид делаю, что очень довольна.

Светлану я знаю тоже давно, всего года на два меньше чем Вальку, и тоже еще со студенческих времен, и потому давным-давно относимся друг к другу весьма доверительно.

— Зато это ружье надолго задержится у вас в доме. Как-никак официально оно твое.

— Пожалуй, ты прав, — серьезно соглашается Светлана. — Да вообще-то это ружье мне нравится. Правда, отдача у него немного резковатая.

«Отдача резковатая». Это что-то новое в лексиконе Светланы. Сказывается влияние Валентина. И я никогда не думал, что услышу от нее такие слова: Светлана всегда была слишком домашняя и городская, что ли. А вот — довелось услышать.

Почти каждый раз, приезжая к Валентину, я нахожу в его коллекции новое ружье, но не нахожу какого-нибудь из прежних.

— Подарил, — отвечает Валентин на мой вопрос.

К таким ответам я привык: сколь велика у Валентина страсть покупать ружья, столь же нравится ему их дарить. И в моей квартире висит тяжелое садочное ружье прекрасного боя — подарок Валентина.

Трудно рассказывать о человеке, которого хорошо знаешь. Мне хочется рассказать о Валентине объемно, полно, а в памяти возникают отдельные эпизоды.

Вот мы на полузатопленных островах. В то время я еще только привыкал к ружью, трудно учился стрелять по летящей птице, чаще всего стрелял в белый свет и, конечно, мечтал об удачном выстреле. Мы прятались в низкорослом, едва не доходящем до пояса сосновом подросте и ждали уток. И дождались. Вначале, где-то на грани воды и неба появилось комариное облачко. Облачко стало расти, приближаться и заполнять собою небо. Никогда больше, ни прежде, ни потом, не видел я враз так много уток. Они шли плотным валом, шли так низко над водой и островами, что можно было отчетливо различить каждое перышко на их светлых брюшках. Воздух уплотнился и могутно гудел под взмахами сотен крыльев. И было ясно: подними ружье, нажми курки, и из лавины уток две-три непременно упадут. С восторгом смотрел я на эту живую жизнь, и что-то мешало мне поднять ружье, а когда решился и изготовился стрелять, услышал сдавленный Валькин крик:

— Не надо. Не стреляй!

Потом уже, когда небо опустело, я спросил Валентина:

— Ты это чего — не стреляй?

— Не надо было стрелять… Вообще не надо было стрелять…

Я-то теперь знаю, что действительно не надо было стрелять. Быть может, тогда я, еще смутно, но почти понял, что на охоте не всегда надо спешить хвататься за ружье и что это не охота, когда всех-то забот у тебя — поднять ружье и нажать курки.

И сейчас, много лет спустя, перед глазами видится: синяя вода, зеленые маленькие сосны, полузатопленные острова и над всем этим плотной завесой идут утки. И густой воздух гудит под их сильными крыльями.

Или другой вспоминается случай. Хотя, какой случай? — ведь ничего и не случилось особенного, но вот вспоминается тот холодный осенний день.