Потом я спросил Николая, не приходилось ли ему разговаривать в подобных ситуациях на высоких тонах: ведь далеко не все нарушители бывают такими выдержанными. А ведь встречаются и просто откровенные браконьеры. И к тому же, как я думаю, на вежливость сегодняшних охотников влияло и наше с Валентином присутствие. А ведь чаще-то всего егерю приходится бывать одному.
Николай ответил серьезно.
— Когда с человеком разговариваешь вежливо, то и он с тобой разговаривает вежливо. Правда, бывает, что иной, когда у него ружье забираешь, в крик ударится, горлом и угрозами пытается взять, но остывает, как правило, быстро. А нам, егерям, в крик ударяться совсем ни к чему. Так что, покупатель и продавец, будьте взаимно вежливы. — Николай помолчал немного и добавил: — А вообще-то всякое в нашей работе случается.
К вечеру Николай привел нас в один из заливов и сказал, что если место понравится, то здесь можно остановиться на ночлег. А и вправду, место лучше трудно придумать: высокий, но полого сбегающий к воде берег, сухая полянка, укрытая почти от всех ветров чащобой и зеленым подлеском, обилие дров. Залив оказался ко всему и рыбным: за каких-нибудь двадцать минут мы на одну удочку надергали вполне достаточное на уху количество полосатых окуней. По давней привычке окуней мы побросали в котелок нечищеными, только вспороли и выпотрошили брюшки, и уха получилась особо крепкая, душистая.
Ночевать мы с Валентином решили в лодке, а Николай отказался последовать нашему примеру, сказав, что ему привычнее спать на земле у костра. Быстро и как-то по-домашнему буднично егерь устроил свой ночлег: натаскал лапника под бок, укрепил брезентовый полог. Время было раннее для сна, только еще стемнело, и у огня хорошо сиделось и говорилось. Ночь наступала светлая, лунная; иногда между лунной дорогой и луной мелькали быстрые тени и раздавался посвист крыльев: поздние утки спешили на ночлег.
Сегодня мы в нескольких местах выходили на берег, но брусники так и не нашли. Ягодники стояли пустыми. Лишь на одном из обращенных к юго-западу склонов нашли бедную россыпь брусники: ягода была мелкая и какая-то словно подсушенная. А ведь иной год в лесу ступить от ягоды некуда, везде она.
Завтра Николай предполагал добраться до какого-то дальнего участка и посмотреть там. На этот участок у егеря была, по его словам, большая надежда.
— Должна быть там ягода, должна. Надо, чтобы была.
О чем и говорить: надо, чтоб была. Иначе для некоторых лесных обитателей не шибко сладкие времена настанут. Хоть и не дойдет до того, что ложись и помирай, а все равно близко к тому. Кому-кому, а Николаю это хорошо известно.
Когда мы плыли сюда, Валентин мне немного рассказывал о Николае. Рассказывал самыми добрыми словами. Отслужил в армии. Заочно учится на охотоведческом отделении сельхозинститута. Парень довольно-таки смелый и решительный. Тайгу и дело свое любит. Из тайги не сбежит. И похоже, что в этих местах крепко осесть намеревается.
— Это еще как сказать, — попытался я возразить Валентину. — Вот окончит институт и уедет. Как знать наперед?
— Да нет, не должен бы уехать. Когда человек дом строит, он значит и жить здесь собирается. А Николай дом строит. И хороший дом, не какую-нибудь времянку. Знаешь, что мне еще в Николае нравится, так это какая-то надежность, основательность.
К утру земля уже крепко настывала, а тут еще свалился на воду и землю мозглый туманец, и нам с Валентином никак не хотелось вылезать из теплых спальников. Но от костра весело кричал и звал пить чай Николай, и мы, зная, что путь у нас сегодня не близкий — во многих местах сегодня нужно побывать — с неохотой полезли из мешков.
Хоть и не развеялся еще туман, но Николай решил плыть. Он торопливо пил чай и перечислял, где нам сегодня нужно побывать и что сделать. У Валентина были свои планы: с утра ему хотелось побродить по лесу в поисках глухарей — и потому он предложил вечером назначить встречу в каком-нибудь знакомом месте. А днем каждому заниматься своим делом. Неожиданно для себя я сказал, что не прочь бы поехать с Николаем: захотелось хоть на день оказаться в роли егеря, испытать, что это значит.
Мы с Николаем сели в лодку, и Валентин оттолкнул ее от берега. После сухого жара костра на воде показалось сыро, стыло и неуютно. Туман рассеялся еще далеко не полностью, и берега просматривались плохо, как в густые сумерки. Егерь прогрел мотор; мотор набрал силу, и лодка, едва касаясь воды, понеслась сквозь туман. Крепкий ветер рвался навстречу, били из-под лодки белые водяные снопы, летели мимо клочья тумана.
Начинался день.
На крыльцо вышел хозяин, и пес Пронька по его взгляду понял: с добрыми намерениями вышел хозяин.
— Надоело, поди, на цепи-то сидеть? — голос человека приветливый, и к собачьему горлу прихлынула радость. Пронька скакнул вверх, но цепь жестко дернула его обратно.
— Погодь, погодь, — хозяин расстегнул пряжку ошейника.
Почувствовав свободу, Пронька на ходу лобызнул хозяину руку и махом перелетел через забор. А дальше, демонстрируя свою радость, проскакал галопом вдоль соседних дворов.