Осенний трон

– Милорд Иоанн не захотел оставаться с отцом, когда стало понятно, что смерть того близка, а враг наступает. Король велел составить список тех, кто предал его, и был горько разочарован тем, что первым в этом списке оказался его младший сын. С тех пор, правда, милорд Иоанн присоединился к брату и присягнул на верность.

Как это похоже на младшего сына, мелькнуло у Алиеноры. Несмотря на всю его тягу к власти, выстоять в шторм ему не хватает духа. Ей не хотелось жалеть почившего супруга, но все равно это чувство подступало и уже грозило захлестнуть ее.

– Прискорбные события, но я понимаю, почему Иоанн так поступил. – Он ведь ее дитя, потому она защищала его. – Я рада, что ты остался с королем и проследил за соблюдением приличий.

– Джеффри Фицрой тоже был там.

Алиенора прищурилась:

– Вот как?

– Да, госпожа, и искренне беспокоился об отце. Кончину короля он оплакивал, как никто другой.

Она коротко кивнула. У нее есть определенные обязанности перед внебрачным отпрыском Генриха, но первейший ее долг состоит в том, чтобы защищать права собственных детей. Муж души не чаял в старшем сыне, хотя рожден тот был от продажной женщины. Джеффри проявил себя как честолюбивый и одаренный молодой человек, и это значит, что он может быть и полезным, и опасным членом семьи.

– Уильям, благодарю тебя, – произнесла Алиенора. – Ты поведал мне то, о чем я хотела знать. – Она перекрестилась. – Упокой, Господи, душу короля. А теперь давай побеседуем о других делах, скажем о твоей свадьбе.

Когда Уильям ушел – весьма бодрой походкой, хотя и прихрамывая, – Алиенора взялась за привезенные им письма. Рутинные вопросы управления, указания, требования, прошения. Так много надо сделать, а у нее так мало часов в сутках. Эта мысль напомнила ей о Генрихе – о том, как тот постоянно бежал наперегонки со временем, спешил, пока оно не истекло. И внезапно горечь, которая копилась в ней с момента, когда пришла весть о смерти супруга, прорвалась наружу. Глубокая боль разлилась из живота по всему телу, стеснила грудь, перехватила дыхание, защипала в глазах. Сколько же надежд не сбылось. Сколько прекрасных моментов между ними было! Только все они – как цветущая поляна посреди бескрайней пустыни тех гнусностей, что творил по отношению к ней Генрих и которые она совершала в ответ.

Боль усиливалась, а потом стала невыносимой. Алиенора застонала. Очень долго ей приходилось быть сильной и непокорной, чтобы противостоять гнету мужа, и вот теперь необходимо измениться. Нужно отпустить все обиды и гнев, все сожаления и упреки. Она почти на ощупь дошла до кровати, затянула полог и отдалась ужасной боли.

– Генрих, ну какой же ты был дурак! – взвыла она. – Несмотря на весь твой ум, ты вел себя глупо, глупо! Мы могли бы быть счастливы, если бы ты только согласился.

Ее подхватил поток противоречивых чувств. Самой сильной и бурной струей в нем была любовь – та любовь, что когда-то испытывала она к стремительному, решительному рыжеволосому юноше, дерзновенно и упорно верившему в то, что он сможет завоевать весь мир. Алиенора тоже верила в него и восхищалась его целеустремленностью, пока не осознала, что она сама для Генриха – лишь очередная ступень на пути к вершине, преодоленная и оставленная позади. Ее былая любовь к мужу не стала от этого менее реальной, а ненависть смыло жгучими слезами. Что осталось? Пустота и жалость к Генриху – и к тому, что могло бы быть.

– Да помилует Господь твою душу, – прошептала Алиенора. – Покойся в мире, и мне тоже дай покоя.

Натянув на себя покрывало, она закрыла глаза и крепко заснула – впервые с тех пор, как узнала о кончине Генриха.

Разбудило ее перешептывание женщин за пологом. Раздвинув занавес, она приказала им принести умывальные принадлежности, еду и чистую одежду. Алиенора догадывалась, что неважно выглядит после бури, полночи терзавшей ее душу: лицо опухло от слез, волосы спутались, сорочка смята. Зато остро ощущала в себе перемену: наконец-то она приняла, что происходящее реально. Она – Алиенора, королева Англии, и ей предстоит много работы.

Глава 27

Аббатство Эймсбери,

август 1189 года

Алиенора поглаживала мускулистое плечо кобылы, любуясь блеском золотисто-рыжего крупа, контрастирующего со светло-желтыми гривой и хвостом. Стоящий рядом голенастый жеребенок с белой звездочкой бесстрашно обнюхивал платье королевы.

– Красавица, – сказала она Жоан, аббатисе Эймсбери.

– Благодарю, госпожа. У нас здесь отличные пастбища, и король Генрих несколько лет оказывал нам честь, держа у нас своих лошадей.

Аббатиса произнесла все это ровным тоном, но королева знала, что имеется в виду. Красивая кобыла и ее жеребенок были всего лишь двумя из дюжины лошадей, которых Генрих держал в конюшне Эймсбери за счет аббатства. Там было еще пять смирных верховых лошадей, три упряжных и два горячих скакуна.