Осенним днем в парке

Наступает покой. И потом вдруг через час, через два опять бодро звучит:

— Девушка, а вам не скучно?

За окном капает, капли ударяются о крышу какой-то низенькой пристройки во дворе, по покатому настилу ходит голубь и одним глазом косит на нашу комнату. Потом сумерки сгущаются, темнеет, а когда зажигается фонарь, тускло освещающий угол унылого двора с глубокими, черными провалами в рыхлом от капели снегу, голубь исчезает, уходит ночевать.

В декабре день короткий. Еще только шестой час, впереди длинный вечер, потом еще более длинная ночь. Как скучно! Я опять смотрю на стены, на кровати, на спинки стульев, где висят кофточки. У меня и учительницы — темно-зеленые, у Марины Алексеевны — серая, а у Ларисы — розовая, пушистая, с начесом.

Лариса озабоченно смотрит в зеркало на свои брови, а примостившаяся около нее худенькая, совсем еще юная Галка, пришедшая с визитом из другого номера, говорит очень серьезно:

— Я намерена еще укоротить свои юбки. Я тебя, Лариса, совершенно не понимаю. У тебя дивные вещи, но длина…

— Я против крайностей, — чуть свысока отзывается Лариса. И смотрит на нас, ища поддержки.

Зеленая кофточка, учительница, молчит, а серая, финансовый работник, говорит твердо:

— Нынешние фасоны выше колен мне определенно не нравятся…

И я соглашаюсь.

— Юбки еще куда ни шло. А платья… как будто сняли с младшей сестры и надели на старшую…

Галка захлебывается от возмущения:

— Это же создает прекрасный силуэт… — Она отворачивается к Ларисе: — Ну, Лариса, пойдем пройдемся, а вдруг…

— Никого мы не встретим…

Лариса сегодня плохо настроена. С утра она уходила, потом вернулась мрачная, вызвала по телефону Ленинград и пожаловалась своему начальнику, что какой-то Петрищев уехал в Москву в министерство, а без него никто ничего по их вопросу решить не может. Возвращаться домой несолоно хлебавши или ждать Петрищева? «Ждать? Ой, я домой хочу! Ну, тогда шлите деньги, я без копейки…» А мне Лариса призналась, что присмотрела себе шерсть на платье.

— Такая неудачная поездка! — пожаловалась она. — Понадеялись на мое умение, а тут народ тертый…

Половину дня она пролежала на кровати, читала, вздыхала, отказывалась идти обедать и, только получив внизу в почтовом отделении телеграфный денежный перевод, немного воспрянула духом, сбегала в блинную поесть и даже пригласила к себе Галку.

И теперь Галка канючит:

— Ты эгоистка, как все замужние. Вы не сочувствуете…

— Не надо было ссориться…

— А что, с самого начала признать, что со мной можно не считаться? Так, что ли? Спасибо…

— Но раз ты влюблена…

— В том-то и дело, что я к нему больше ничего на чувствую…

— Тогда и печалиться не о чем. Брось!..

— Я же его три года ждала. «Брось!» Такими мальчиками не бросаются. Конечно, умная женщина ссориться бы не стала, — печалится Галка.

— То-то и оно, птенчик ты еще!..

Мы невольно прислушиваемся. Галка спрашивает скороговоркой, с завистью. Глаза ее, как у куклы, смотрят на Ларису не мигая:

— Но ты, Лариса, ты, конечно, счастлива? Ты мужа безумно любишь, да?

— У меня другой подход, — лениво говорит Лариса, адресуясь скорее к нам, чем к Галке. Ей как-то неловко держаться с ней наравне. — Я материалистка. Жизнь свою я устроила неплохо, у нас квартира…

— А вдруг он обиделся и порвал со мной навсегда? — почти плачет Галка.

Лариса хохочет. Галка смахивает крошечные, как бисеринки, слезинки и тоже начинает смеяться — над собой. Они объясняют нам наконец, что случилось. Галка три года переписывалась с «мальчиком», который был в армии. Приехала сюда в командировку и вдруг — вы только представьте себе! — встретила на главной улице своего Сашу. Он демобилизовался и по пути домой заехал навестить двоюродную сестру. Вчера Галка целый вечер ждала его звонка, но он так и не позвонил, а сегодня она не пожелала слушать его объяснения и даже нарочно ушла из своего номера к Ларисе. А теперь дико переживает. Во-первых, Саша очень переменился за эти три года, и она даже не понимает, нравится ли он ей, во-вторых, она все равно не может от него отказаться вот просто так, раз они целых три года переписывались, а в-третьих… Галка этого не говорит, но и так видно: ей ужасно хочется, чтобы ее любили, чтобы добивались ее любви…

А тут еще беспощадная Лариса:

— Будь у него характер, он бы просто сюда пришел…

— Да, да, — покорно соглашается Галка. — Я не должна за ним бегать, у меня должно быть самолюбие…

— Парень, может, стесняется, отвык от гражданки, а его обухом по голове, — вмешивается Марина Алексеевна.

Галка и с ней солидарна:

— Верно, верно, надо быть чуткой!

Тогда они спрашивают у меня:

— А как вы думаете?

Я отвечаю, замечая, как иронически усмехается учительница, слушая мои слова:

— Главное — это искренность… Надо поступать как чувствуешь…

Лариса все-таки уступает. Сбрасывает халатик, натягивает чулки на свои шоколадные ноги, надевает сапоги.

— Глупенькие еще, ветреные, — вслед им говорит Марина Алексеевна. — Ну что они знают о жизни… — И достает из шкафа чайник, собираясь идти за кипятком.