Осенними тропами судьбы

Без забот живите, веселитеся,

Да хозяйку дома поджидайте вы».

Поселились девушки в палатах сказочных,

Потянулось их житьё беспечное:

Что ни день — прислужники незримые

Им подносят всё, что пожелается.

А соскучатся — играют гусли, дудочки,

Только игрецов самих не видно им.

Так живут они, поют да нежатся,

Только волком рыщет мысль тревожная:

Долго ль ждать ещё дворца сего владычицу,

Не грядёт ли к ним за всё расплата горькая?

Истомилась Мила ясноокая:

Сон от песен птичьих прочь от глаз бежит.

Глядь — в окошко зверь запрыгнул к ней,

В шубе белой, с лапами бесшумными.

Испугалась Мила ясноокая,

Зверь же на постель к ней забирается,

Да усами ей щекочет шею белую.

Он глядит в глаза очами человечьими,

Песнь мурлычет ласково на ушко ей.

Осмелела Мила ясноокая,

Обнимает кошку синеглазую,

Гладит, чешет ей бока пушистые

Да целует уши тёплые и чуткие…

Утром ранним Мила пробудилася;

Птичьи песни в душу звонко просятся,

А подруги во саду во сказочном

Меж собой про кошку разговор ведут…

Подивилась Мила ясноокая:

Всем подругам зверь являлся ласковый!

«Не хозяйка ль дома приходила к нам?» —

Догадались девушки прекрасные…

Светлым ожерельем дни их тянутся,

Спелые плоды им в руки катятся,

Яркие цветы глаза им радуют,

Только всё теперь уж не по-прежнему.

С удивленьем девы обнаружили:

Жизнь в их чреве зародилась новая.

«Что ж творится во дворце, что деется?

Кто ж тем чадам батюшкой приходится?»

Собрались в саду юницы красные

Да расселись под деревьями плодовыми;

На одних ветвях — цветы душистые,

На других уж яблочки румянятся…

Запевают девы песнь печальную,

А всех звонче — Мила ясноокая.

Смолкли птицы от тоски, заслушавшись;

Обронили лепестки цветы садовые,

Плачет всё от песни этой горестной —

От травинки и до дерева могучего…

Витязь синеглазый вдруг явился к ним,

Золочён его шелом сверкающий,

Стройный стан его в доспехах ослепительных —

Словно тополь статный; взгляд — лазоревый.

Говорит им витязь таковы слова:

«Что ж вы, горлинки мои, горюете?

Что ж вы слёзы льёте, сердце рвёте мне?

Разве худо во дворце живётся вам?»

Пригляделась Мила — сердце ёкнуло:

Ей знакомы очи витязя прекрасного!

Словно брат, похож на чадо милое,

Что встречало дев у моря хладного…

С этими ж очами кошка белая

Ночью Миле ласково мурлыкала.

«Сладко нам живётся во дворце твоём, —

Отвечала витязю красавица. —

Только приключилось диво дивное:

Все мы без мужей детей зачали вдруг!»

Позлащённый шлем снимает молодец —

Падают на плечи кудри длинные…

То не витязь перед ними — дева дивная

Ласково глядит на Милу, улыбается.

«Не кручиньтесь, милые красавицы, —

Держит речь она пред ними нежную, —

Имя мне — Лалада, дева-кошка я,

Чад моих родных вы в чреве носите».

«Горы Белые под небом возвышаются, —

Говорит богиня красным девицам, —

Дивный это край, земля свободная,

Заселить её хочу своим я племенем.

Как родите в срок вы дочерей моих —

Знаний свет вдохну я в их головушки,

И пойдёт от них народ мой удивительный —

Девы, обликом звериным наделённые».

Говорит богиня Миле речи сладкие:

«А тебе даю я дар бессмертия;

Помнишь ночь, когда в обличье кошки я

Пробралась в твоё окно открытое?

И у всех подруг была я той же ноченькой,

Но лишь ты одна мне ласкою ответила.

Быть тебе моей супругою любимою,

Дочь же наша станет в племени княгинею».

Отняв руки от струн, Зорица закончила:

«Так и случилось. Родились у пятидесяти красавиц пятьдесят девочек, которые могли обращаться в кошек. От них и пошло племя дочерей Лалады, а Мила поселилась в Лаладином чертоге, и с тех пор они неразлучны — богиня и её любимая супруга. Их дочь Драгомира дала начало княжескому роду, что и по сей день правит в Белых горах, а сорок девять её кровных сестёр стали её дружиной. Нынче родство между княгиней и её дружиной совсем далёкое — скорее по духу, нежели по крови, но в память о зарождении племени сорок девять самых близких дружинниц владычицы зовутся Старшими Сёстрами».

Тонкие пальцы замерли на струнах, которые тоже постепенно затихали, испуская в пространство гаснущие серебристые лучи своего звона. Ожившие, оттаявшие глаза Зорицы излучали свет древней былины, отблеск зари, согревшей и осиявшей рождение пятидесяти сестёр. Ждана тайком утёрла слезу, унесённая сильным и живительным, как холодный родник, голосом певицы в те далёкие дни. Она сама удивилась себе — тому, как эта песня птицей ворвалась в её душу, разбросав там драгоценные искры тепла и любви… И не только на неё одну так подействовали чудесные звуки. Рагна задумчиво и мечтательно склонила голову на плечо Гораны, устремив свой вечно удивлённый взгляд на мозаичные цветы на потолке, а та, накрыв руку своей половины ладонью, нежно пожимала её пальцы. Крылинка, уютно свернув руки калачиком на груди, даже закрыла глаза, а в уголках её рта наметилась улыбка.

Твердяна, одобрительно кивнув, поманила Зорицу к себе. Та отложила гусли, подошла и вложила свою тоненькую руку в большую ладонь своей родительницы, нагнулась и получила крепкий поцелуй в лоб и два нежных — в глаза.