Осенними тропами судьбы

«И без языка обойтись можно, когда у людей глаза есть, — возразила Твердяна негромко и терпеливо, стараясь смягчить свой суровый голос, а её рука ласково переместилась с плеча Крылинки на лопатку. — Ладно уж, сделанного не воротишь… Прошу меня простить, что задержались мы. — Обращаясь к отцу и матери Жданы, она чуть наклонила голову. — Нельзя было отложить, не загубив всей работы: железо куётся, как известно, пока горячо. Дозвольте нам наскоро помыться и переодеться — тогда и поговорим».

«Обед простыл уже давно, — проворчала Крылинка — впрочем, уже вполне миролюбиво и буднично. — Греть, что ль?»

«Не возись, и так сгодится».

Крылинка ойкнула, да так, что все её округлости, включая бусы, подпрыгнули, а Твердяна, яхонтово поблёскивая глазами, отошла с мурлычущим смешком. Похоже, её рука, незаметно скользнув с лопатки супруги на мягкие выпуклости, расположенные чуть ниже, безо всякого стеснения за них ущипнула. Также не особенно церемонясь, ворвались сестрички, в одних рубашках и босые — должно быть, непослушно выскочившие из постели. Урча и ластясь, как котята, они прильнули к Горане, а она, большими и широкими рабочими ладонями ероша их стриженные головки, строго нахмурилась:

«Вы почто не спите? Егозы вертлявые… А ну — в постель!» — И, подхватив по дочке на каждую руку, она унесла их обратно в спальню.

Пока снова накрывался стол, Ждана шёпотом полюбопытствовала у Млады о причёсках её родительницы и старшей сестры. Как она узнала, брить голову, оставляя пучок на макушке, полагалось всем, кто посвящал себя кузнечному и оружейному делу — как дань Огуни, богине огня и земных недр. Голова — это как бы кусочек угля, а пучок волос — будто язык пламени на нём. С такой причёской ходили здесь все, кто работал в кузне. Ждане хотелось ещё спросить, отчего у Твердяны на лице шрамы, но она побоялась. Впрочем, догадаться было нетрудно: когда имеешь дело с огнём, волшбой и раскалённым железом, немудрено и обжечься.

За окнами уже совсем стемнело, а над морозно-белыми, спокойными вершинами гор в сиреневой дымке взошла луна. К позднему ужину владелица кузни и её наследница вышли в белоснежных рубашках и вышитых чёрных безрукавках, ярких кушаках и мягких замшевых сапогах с блестящим бисерным переливом. На Твердяне поверх рубашки и безрукавки красовался ещё и тёмно-синий щегольской кафтан с высоким воротником. Головы обеих сверкали зеркальной гладкостью.

Отец Жданы перечислял во всех подробностях, что он собирался дать за дочерью в качестве приданого, а Твердяна с задумчиво-непроницаемым видом ела, не перебивая его ни единым словом и время от времени подливая в его чарку мёда. Приданым больше интересовалась Крылинка — уточняла, какого цвета и качества ткани, сколько мотков шерсти, какого размера наволочки, какого веса перины и чем они набиты — пухом или пером, и так далее. Затрудняясь, за справкой отец обращался к матери, поскольку сбором приданого занималась она, а потому и знала лучше. Твердяну, казалось, гораздо больше занимали пироги с крольчатиной; Горана, снисходительно склонив ухо, слушала шёпот своей вечно удивляющейся супруги Рагны, а ясноликая Зорица хранила скромное молчание, но из-под опущенных ресниц в её глазах светилось первым проблеском рассвета любопытство.

Младу мало волновали имущественные вопросы, намного больше удовольствия она находила в нежном поглаживании руки Жданы под столом. Сама девушка тоже лишь вполуха слушала разговоры родителей, не вникая в нудное обсуждение количества подушек и простыней; с одной стороны, её сладко обжигали и будоражили тайные ласки под праздничной вышитой скатертью, а с другой — озадачивало непроницаемое безразличие родительницы Млады к свадебным вопросам. Значительно больше внимания Твердяна уделяла еде, обильно запивая её вишнёвым мёдом и следя за тем, чтобы ничья чарка не пустовала.

Великолепный вишняк пился легко и с наслаждением, и отец Жданы сам не заметил, как охмелел. Душа развернулась цветастым ковром, желая излиться, и Ярмола Гордятич, закрыв глаза, затянул былинную песню про травушку-муравушку, леса-реки, битву княжьего войска с тёмной силой с востока…

Где на сотни вёрст тишина стоит,

Где и вран крылом не промахивал,

Где раскинулись Топи Мёртвые,

Временам седым, незапамятным

Снится гром стальной — сеча страшная.

Пять народов в ней на мечах сошлись,

Тысяч ратников — до двухсот числом;

Гул и плач стоял: то сыра-земля

Содрогалася, кровью пьяная,

Болью сытая, в смерть одетая.

Светодар разжёг красно солнышко —

Раскалилась твердь, закипела кровь.

Бредом огненным, лихорадкою

Задышал небес купол треснувший —

Не одумалась рать несметная.

Ветроструй согнал тучи тёмные —

Распластал свои крылья прСливень.

Ржа доспехи ест, холод тело бьёт,

Прибыла вода — всем до пояса…

Рать сражается, не одумалась.

Льёт и льёт с небес влага хладная,

Остудить ли ей кровь горячую?

Погасить ли ей битву жаркую?

Прибыла вода — тонут воины…

Отступай же, князь! Уводи людей!

Протрубил отход поседевший князь:

Из пяти — один воле неба внял,

Из котла того рать спасал свою,

Уводил полки до земель родных,

Где стекали с гор реки светлые.