Ощупью в полдень

– А-а, – протянул Шарапов. – Значит, не сдержал он обещания-то?

– Какого обещания? – опешил Савельев.

– Ездить только рейсом двадцать тридцать семь…

Савельев покраснел тяжело, пятнами. Лучше уж помолчать. Стас что-то шептал себе под нос, загибал пальцы, потом вдруг сказал:

– Никуда он не денется. Сегодня не взяли – завтра возьмем… Раз он тут крутится…

– Да-а? Завтра возьмем, говоришь? – протянул Шарапов. – А может, через недельку возьмем? – Неожиданно разозлился: – Адресочек знаете?

– Какой? – спросили разом Тихонов и Савельев.

– Гарнизонный гауптвахты. На случай, напомню: Семеновская, двадцать шесть.

– Я, между прочим, недельку там с удовольствием отдохнул бы, – едко сказал Стас.

– Правильно, молодец. Сделал дело – отдыхай смело.

– Да ну, Владимир Иваныч. Сказал – возьмем, значит – все.

– Ну-ну, – покачал головой Шарапов. В кабинет заглянул дежурный:

– Тихонов здесь, Владимир Иваныч? Ему телефонограмма из Ленинграда.

Стас поднялся с дивана, подошел к дежурному, взял листок. Прочитал.

– Панкова действительно была в Ленинграде, – с удивлением сказал он. – Из ЛУРа сообщают, что мать ее хронически больна. Только что Панкова выехала московским поездом…

Шарапов подумал. Сказал:

– Встретишь ее на вокзале. Привезешь сюда.

Помолчал, потом растягивая слова, добавил:

– Я думаю, она много чего рассказать может. В лоб не начинай, за жизнь побеседуй… Длинного завтра найди…

– Ну…

– Без «ну». Найди – и точка.

6

Тихонов еще раз внимательно перечитал телефонограмму, посмотрел в темное заиндевелое окно.

– У нас с тобой, Савельев, есть еще около девяти часов – надо успеть.

– Чего успеть?

– Найти Длинного,

– Ты что, шутишь?

– Самое время. У тебя дома есть телефон?

– Нет. А что?

– Тогда звони к себе в отделение, скажи, чтоб к жене кого-нибудь послали – предупредить. Дома только завтра будешь, – сказал Стас, достал из стола чистую бумагу и стал писать что-то в столбик. Потом поднял голову, задумчиво посмотрел на Савельева. Оперативник дремал на стуле. Почувствовав взгляд Тихонова, встряхнулся, зябко поежился:

– Стас! А, Стас, есть очень хочется…

– Сочувствую. Мне тоже.

– Идем вниз, в буфет. Работать после будет легче.

Тихонов взглянул на часы:

– Двадцать минут одиннадцатого. Уже закрыто. Теперь буфет по ночам не работает.

– Чего так? – спросил недовольно Савельев.

– Наверное, в связи с сокращением преступности, – пожал плечами Стас. – А есть действительно убийственно хочется. Представляешь, сейчас бы шашлычок по-карски? А? И бутылочку-другую «Телиани»?

– Ой, не мучь!

Тихонов пошарил в карманах, нашел рубль, пригоршню мелочи.

– Давай, Савельев, шапку в охапку – и чеши в гастроном на улицу Горького. Там до одиннадцати. Колбаски любительской возьми и булок. За полчаса обернешься. А я пока чай смастерю и подготовлю фронт работ.

Савельеву не очень-то хотелось выходить сейчас на мороз, но перспектива просидеть голодным всю ночь тоже не слишком грела…

Тихонов допил чай, стряхнул крошки и колбасные шкурки в пустой пакет, ловко бросил его через всю комнату прямо в корзину.

– Ну, хватит, что ли, тешить плоть? Ты еще свой ужин не отработал. Не хлебом единым жив оперативник! – сказал Тихонов.

– Конечно, не хлебом, – буркнул Савельев, – за работу в твоей бригаде молоко надо получать – вредное производство.

– Садись, старик, рядом и, как говорят в Одессе, слушай сюда. Здесь список телефонов. Я разделил его поровну. Бери аппарат и начинай…

Заканчивался пятый день поиска.

Суббота

1

Тусклый зимний рассвет вползал в окно неслышно, мягко, как кошка. Тихонов нажал кнопку, настольная лампа погасла, и знакомые очертания предметов, потеряв свою четкость, расплылись в голубом сумраке кабинета. Веки были тяжелые, будто налитые ртутью, а голова – огромная и звенящая, как туго надутый аэростат.

Тихо посапывал Савельев. Он устроился на четырех стульях у стены, подложив шинель Тихонова и накрывшись своим стареньким пальто какого-то невероятного розового цвета.

Стас встал, потянулся, потер кулаками глаза и медленно, вязко, как о чем-то постороннем, подумал, что сегодня, наверное, все кончится и тогда можно будет спать, спать, спать. Он подошел к Савельеву, легко потряс его за плечо:

– Вставай, вставай, старик! Уже четверть девятого…

Савельев резко дернулся, не открывая глаз, сунул руку под голову, под шинель, наткнулся на спинку стула и проснулся. Он сел, улыбаясь, все еще с закрытыми глазами, сказал:

– Сон хороший снился…

На его бледном лице затекли от сна складки, набрякли глаза.

Приглаживая руками красную шевелюру, спросил:

– Стас, у тебя зеркала нет? Видок, наверное, тот еще!

– Ты ангорского кролика видел? Сходство сейчас замечательное.

– Он же белый, по-моему? – недоверчиво протянул Савельев.

– Цвет и выражение глаз одинаковые.

– У тебя, между прочим, сходство с киноактером Тихоновым сейчас тоже минимальное, – ехидно заметил Савельев. – Слушай, Стас, а сколько я проспал?

– Часа полтора верных. Ну все, старик, поехали. Поезд приходит в девять десять. Значит, в полдесятого я здесь, а ты бери Длинного и прямо сюда…

Панкова сказала:

– Учтите, что в двенадцать у меня репетиция.