Ощупывая слона

На некоторое время оставим в покое Сеть и ее окрестности — рискуя быть неверно понятым, я хотел бы предложить для подробного рассмотрения образ, знакомый большинству читателей со школьных лет, — легендарного Человека в железной маске, фигурирующего в «Виконте де Бражелоне» и множестве апокрифов, среди которых почетное место занимают шесть (насколько мне известно) фильмов, включая классическую ленту Дж Уэйла 1939 года (боевой трофей, который демонстрировался в СССР с русскими субтитрами), французское кино с Жаном Маре и свежую голливудскую поделку с целой плеядой замечательных актеров, которых не хочется перечислять, тем более что кино привлечено в этой статье лишь в качестве наглядного примера.

Отправной точкой фантазии Дюма (и его не известных мне предшественников) являются сведения о некоем узнике в железной маске, томившемся в Бастилии в правление Людовика XIV. Кто же под ней скрывался? Не будем спешить с известным наперед ответом, а сначала немного пофантазируем.

Маска может скрывать лицо известного человека (как предполагает Дюма), но не реже она скрывает уродство — вспомним рассказ Борхеса о «Хоакиме из Мерва, красильщике в маске», где очередной азийский пророк, скрывающий свое лицо под тканью, оказывается прокаженным, боящимся разоблачения. Представим себе на секунду, что под маской скрывается лик монстра — и тогда таинственный Узник предстанет еще одной ипостасью нечеловеческого человека, о котором мы говорим с самого начала: у него человеческое тело и железная голова, в глубине которой таится второй, тоже нечеловеческий, лик. Он оборачивается связующим звеном между забавными/пугающими уродцами древности и Средневековья, с одной стороны, и машинами и механизмами нового времени — с другой.

К слову сказать, еще одной реализацией того же гибрида науки и уродства является монстр Франкенштейна — самый известный фильм о нем снял все тот же Уэйл на восемь лет раньше своего «Человека в железной маске». Фильмы эти странным образом похожи — например, в обоих присутствует эпизод опознания героем своего лица, определяющего его судьбу.

Вернемся, однако, к известной с детства версии: под маской таится двойник Людовика, его брат-близнец Филипп. Разумеется, тема двойника — традиционная романтическая тема, за которой кроется идея двойственности человеческой природы. Сюда же примыкают многочисленные рассказы об ожившей тени, отражении в зеркале и тому подобное. Как ни странно, все они атакуют ту же идею «обыкновенного человека» — но вместо того, чтобы исказить его тело, изуродовав его или заменив механическим подобием, они это тело удваивают. Иными словами, что бы ни таилось под маской — уродство или двойничество, это нечто действительно достойно сокрытия: оно подрывает наше традиционное представление о телесной сущности человека.

То же самое делает Интернет и киберкультура в целом, создавая фантомы, вовсе лишенные тел. Все эти бесконечные никнэймы и виртуальные личности, пять человек, пишущих под одним именем, почтовые роботы и прочее — только реализация старой идеи об анонимности, о маске, скрывающей подлинное лицо и вселяющей странное и пугающее предчувствие, что под маской — только пустота. В этом подлинный пафос всеобщего возмущения при известии о виртуальности безвременно почившей Деткиной — пустота смерти скрывала за собой пустоту несуществования (опять-таки оставим любителям буддистские — a lа Пелевин — спекуляции вокруг этого наблюдения).

И еще одна роман Дюма и многочисленные фильмы создают альтернативный вариант истории — причем альтернативный не только учебнику, но и друг другу, поскольку в романе Филипп возвращается в Бастилию, а в фильмах железная маска захлопывается на лице Людовика. Мы вынуждены поверить авторам на слово — реально мы так никогда и не узнаем, кто же скрывается под маской. Как известно, альтернативность — один из главных принципов гипертекста и компьютерных игр («Победите в Сталинградской битве!» В данном случае: «Захватите трон Франции!»). И маска на лице бесконечно переживающего все новые и новые финалы истории Узника предстает первым прообразом виртуального шлема, отрезающим его обладателя от мира живых и взамен открывающим ему бесконечную вселенную вероятностей и видимостей.

4. Спасибо, хорошо

«Русский журнал», сентябрь 1998 г.

Вначале — история в качестве эпиграфа. Просится к Вернеру, но взята из жизни.