Ощущение времени

— Ты не замёрз ждать? — Вера выскочила из парадного в пальто нараспашку с рассыпанными по невысокому вздёрнутому воротничку локонами. У Додика всё сжалось внутри и закричало: «Нет! Нет! Я готов тебя такую ждать всегда! Бесконечно!»

— Искусство требует жертв. — произнёс он безнадежным голосом. — А такое прекрасное — вдесятеро!

— Прости! Неудобно! Известный писатель — и так мёрзнет на улице..

— А неизвестного и не писателя удобно? Соблюдаешь субординацию? — его всё же задело бесцельное блуждание по улице взад-вперёд! — Это откуда у тебя?

— В семье офицера выросла! — она тоже начинала сердиться.

— Давай сначала погреемся, а потом обсудим! Лучше будет думаться.

— Ну, не сердись. — примиряюще сдалась Верочка и поцеловала его. — Мне даже мой Изральич сказал: «Верочка, сегодня мы совсем заморозим вашего мальчика… ты бы его пригласила что ли… посидеть с нами… я разрешаю…»

Вообще-то он никого не пускал на уроки. Только свои ученики могли присутствовать, и это даже приветствовалось… «рекомендовалось», как он выражался. У Якова Израильевича была на то своя теория, которую можно было по крупицам составить из его высказываний. Во-первых, он считал неэтичным допускать к себе учеников другого педагога, не уведомив его, потому что ученик не должен разбрасываться. Дело даже не в том, что «чужой» педагог лучше «моего», а в том, что подопечный не видит всего пути, намеченного мастером, и судит по частностям. Посещение другого педагога и следование его советам сбивает намеченную линию. Музыканты — народ увлекающийся и начинают пробовать и так, и этак, а в результате остаются без прочной классической школы, а натасканные обрывками чужих методик… во-вторых, Яков Израилевич считал, что когда его студенты следят за тем, как играет товарищ, подмечают его ошибки, а следом и то, как он их исправляет — очень важно… в-третьих, чем больше человек находится в мире музыки, тем лучше для него, а для музыканта — просто нет другой атмосферы в жизни, в этом он был уверен… было ещё и в-четвёртых, и в-пятых, но об этом можно было услышать крайне редко и не каждому… Он рассказывал, что когда сидел и у него, естественно, не было инструмента, каждый день играл «в уме»… и мозг подавал пальцам сигналы равные тем, которые возникают во время «настоящей» игры с касанием клавиш… так что уметь «играть без рояля» так же важно… и «при чужих всего не скажешь, не так понять могут».

Чего не знали его нынешние ученики, это что на самом деле так и было. Настучал на него студент другого профессора, его коллеги. Мальчишка, очевидно, пытавшийся восполнить недостачу таланта таким способом… и три года… три года…

Он вернулся сразу после смерти вождя, полностью оправданный… и возмущённый. Возмущённый не ложным наветом, но «оправданием». В чём? Значит, была какая-то его вина? Не вина подлеца, которого он знал как благополучного теперь чиновника, так и продолжавшего делать карьеру около музыки.

Додик сидел в углу на стуле, отвернувшись от Веры, чтобы не смущать её.

— Девочка! — профессор положил раскрытую ладонь на крышку рояля и в упор смотрел на Веру, чуть наклонившись к ней… — Трудность Шопена в его кажущейся лёгкости, да? В простоте и логичности письма… сыграно согласно нотам всё замечательно, но так ли чувствовал Шопен? Вот в чём дело!.. Да? Чтобы передать его страдания есть два пути: пройти то, что прошёл он. Отметаем сразу. Невозможно пройти чужой путь, да и свой дважды, невозможно страдать за великих… у них и страдания были великими! Но возможно понять их из их же текста и вообразить! Вот именно то, чем надо заниматься! Да? Воображение — предмет увлекательный и первостепенный! Понимаешь, девочка?!.. Его лёгкость от великой глубины! Там, в глубине, ты паришь, потому что напитана ею и приобрела такой же вес… ах, как это передать… вот послушай! Шопен выше всех слов, послушай… — и руки его легли на клавиатуру. Началась Музыка. Он в этот момент отдавал всё, что накопилось. Он хотел, мечтал, стремился, чтобы эта талантливая девочка, в которую верил, сделала, наконец, ещё один маленький шажочек, который будет уже там, в пространстве Шопена… этот крошечный шажок, который отделяет ученика от творца… Неожиданно для себя Додик почувствовал, что щёки его совершенно мокрые, и солёные капельки скатываются по ним в уголки губ… он расплывающимся сквозь слёзы взглядом увидел бледную, стоящую в торце клавиатуры, Веру, её полураскрытый рот и часто-часто бьющуюся на шее жилку, и… закрыл глаза, чтобы не разрыдаться.

Рояль замолчал. И все молчали.