Ошейник Жеводанского зверя

Итак, в какой-то мере все вернулось на круги своя. Антуан, на следующий же день после нашего освобождения из тюрьмы в Соже, исчез из дому. Я, уже вышедший из повиновения, вновь ослушался отца и кинулся следом, тщась догнать брата и вымолить у него прощение, ибо полагал именно себя виновным в тех муках, каковые довелось ему перенести. Однако хижина на Мон-Муше была пуста, и только псы слаженным лаем приветствовали незваного гостя. Я был упрям. Я был чертовски упрям и потому, расседлав коня, отвел его под навес, сам же вошел в дом, решив во что бы то ни стало дождаться брата. Ожидание затянулось до самого вечера, а закончилось визитом и вовсе неожиданным. Сначала я заметил, что собаки, рычавшие и лаявшие весь день, должно быть от голода, поскольку я понятия не имел, чем следует кормить их, вдруг смолкли. Я решил, что это Антуан вернулся домой и, обрадованный, выбежал навстречу, опасаясь, что он, покормив животных, сбежит. Я не без оснований полагал, что Антуан не желает меня видеть и потому скрывается в лесу.

 – Антуан! – закричал я. – Погоди, Антуан, мне очень нужно сказать тебе...

 – Что сказать? – поинтересовался граф де Моранжа, просовывая сквозь прутья решетки заячью тушку. Пес, ворча и скуля, томясь и голодом, и страхом, бродил по ту сторону решетки, скалясь на нас, но не решаясь ухватить зайца зубами. Прочие же, все как один, легли и, покорные, не смели подать голос, ожидая своей очереди.

 – Так что же ты хотел сказать Антуану? – повторил вопрос граф, отпуская зайца и переходя к следующей клетке.

 – Ничего, что бы касалось вас!

Никогда прежде я не дозволял себе подобной грубости, тем паче в отношении человека, которому был обязан многим. Однако в тот момент я был зол, и злость туманила разум. Верно, де Моранжа понял это и, ничуть не оскорбившись, протянул мне корзину с убоиной, велев:

 – Помоги. У людей многое может случиться, но это еще не повод, чтобы мучить животных... это редкая порода, во Франции почти неизвестная. А знаешь почему?

Я мотнул головой, не желая слушать этого человека, сейчас вовсе на себя не похожего. Исчез алый камзол, сменившись простым, суконным, бурого цвета. Исчез парик, выставляя собственные, редкие и изрядно седые волосы графа, собранные в небрежную косицу. Исчезли пудра и румяна, без которых это лицо стало строже. Теперь передо мной стоял не фат, не аристо, но человек своевольный, жесткий и где-то даже жестокий, человек с твердою рукой и стальною волей. Передо мной стоял полковник де Моранжа, губернатор Минорки, кавалер ордена Сен-Луи.