Анечку я встретил уже в университете. Первый курс против моего четвертого, наивность во взоре, белый пух волос и крупные мясистые губы, диссонирующие с ангельским личиком.
Нет, в губы я не влюбился, к тому времени я уже свыкся с мыслью, что потерял способность любить, но Анечкины губы меня заворожили, околдовали, подчинили на первобытном уровне. Мне хотелось смотреть на них, хотелось прикоснуться, убедившись, что на ощупь они столь же плотны и упруги. Вцепиться зубами, пробивая мягкую кожицу, и поймать языком капельку крови.
Эти губы и инициировали следующее превращение меня в Зверя: яд, дремавший в крови долгие годы, вдруг начал действовать.
Во сне я снова шел за Йолей, сжимал в руке камень, выискивая грань поострее, чтобы пробила и шкуру, и толстую кость. Я предвкушал звук и падение.
Я купался в кровяном аромате.
И просыпался в тоске, потому как мечта была недостижима.
– Тебе к врачу надо бы, – сказал Тимур, заметив однажды, как я нюхаю кусок свиной печенки. Говяжья пахла иначе, а вот свинья к человеку близка. Черт, я не мог заставить себя расстаться с этой треклятою печенкой, таскал ее за собою, прикладывая к щекам, трогая губами, облизывая.
А Тимур... Тимур подошел к Анечке с букетом роз и пригласил на свидание. Она согласилась.
– Вот и все, – сказал он мне, выбрасывая печенку в мусорное ведро. – Трахнешь ее и успокоишься. Разницы она все равно не увидит.
– А ты?
Я не хотел обижать брата моего.
– Не в моем вкусе, – ответил он, скрываясь за газетой.
Итак, свидание. То треклятое свидание, которое окончательно выпустило Зверя к людям. Началось банально:
– Привет. – Я протянул букет из ландышей, перевязанный синей ленточкой: спасибо Тимурке, научил.
– Привет. – Она нырнула в цветы лицом, скрывая от меня свои замечательные губы. – Куда пойдем?
– А давай просто погуляем?
Не знал, примет ли предложение, наверное, ожидала иного, но... рестораны-кино-дискотеки не для меня. А еще я хочу без помех любоваться ею.
Приняла. Любезно взяла под руку, пошла, балансируя на длиннющих шпильках, пытаясь при этом вихлять задом, чтобы было красиво и завлекательно. Было смешно.
– Знаешь, мне сказали, что ты странный... – Анечка первой нарушила молчание. – Что ты никогда и ни с кем, чтобы на свидание. И тусовок не любишь. И вообще.
Вообще не люблю. И теряюсь. И теперь не очень представляю, что делать с нею, с моим желанием, с цветами, со свиданием, с жизнью вообще.
Убежит. Если и дальше молчать стану, она убежит и больше никогда не позволит приблизиться. А так хочется прикоснуться к губам, так...
Я заговорил. Я рассказывал о себе, о Стефе, о Танечке, которую убили сразу после выпускного, я создавал себе жизнь с чистого листа, добавляя к правде вымысла, к обыкновенности трагизма, шекспировских страстей и новосозданных эмоций. Я сам верил в то, что говорю, и Анечка поверила. Ее очи, полные слез и жалости, затуманились.
– Я... я не знала. Прости. Я никому не скажу! Я...
Не скажет, именно сейчас я осознал истинное свое желание: убить Анечку. Нет, не здесь – улица и два ряда фонарей, витрины и люди, которым, несмотря на поздний час, не сидится дома. Люди – свидетели. А мне свидетели не нужны.
Мне нужна Анечка. И запах крови, в котором можно искупаться, как собака в падали. Как волк в добыче.