Ошейник Жеводанского зверя

Я исполнил желание свое, не в этот вечер, не в следующий. Я тщательно продумал дело. Я знал, как именно буду убивать и где спрячу тело, чтобы его не нашли минимум год, пока природа вместе с Анечкиной плотью не уничтожит мои следы.

И было так.

Да, Анечку искали, приходили с расспросами к Тимуру, который играл отчаяние так, будто всю сознательную жизнь готовился именно к этой, звездной роли. И зрители, пусть без аплодисментов, но отступили, уважая чужое горе.

Они снова не почуяли меня.

Два дня взаперти. Два дня почти в тюрьме, добровольной, поскольку входная дверь оставалась открытой, но Ирочка не собиралась бежать. Ирочке было хорошо.

Комната-комната-дверь. Запереть-отпереть. Выпустить тени в коридор, пусть прогуляются и снова загнать, посадить под замок. Старое пианино молчит, черно-белые лица взирают с черно-белых фотографий. Такие разные, такие смешные и строгие. Осталось дописать: «Их разыскивает милиция».

Не разыскивает. Люди на фото давным-давно сгинули, и непонятно, зачем они здесь. Хотя вот тот темноволосый чахоточного вида юноша в коротком пиджаке похож на Тимура. И старик, седой, с расчесанными на пробор волосами, тоже похож. И даже женщина с острым подбородком, разламывающим три слоя жесткого кружева.

Родословная? Тимур аристократ? А почему бы и нет. Граф? Герцог? Маркиз? Князь? Подписей не видно, но на длинном трюмо на черной подставке благородной позолотой поблескивают ножны. Наверное, сабля, которую носил дед или прадед. А вот часы под стеклянным куполом: смотреть, но не трогать.

Ирочка смотрела, прильнув к стеклу носом, оставляя влажные пятна дыхания, мечтая о том, чтобы взять в руку. Тяжелый корпус почернел, особенно в чеканке, и сложный рисунок словно выписан шрамами. А вот цепочка нагло сияет свежестью металла.

За часами, под присмотром пухленькой девушки в монашеском одеянии – скромно потупленные очи и пухлые, Тимуровы, губы – лежали веера.

– Это моей прапрабабки, – тихо сказали сзади.

Ирочка обернулась и споткнулась, но не упала, потому что Тимуровы руки – непристойно сильные, неудобно горячие – поймали, поддержали, поставили.

– Она была очень красивой женщиной.

– Что... что с вами? Господи! Врача нужно позвать! Кто это сделал?

Стоило увидеть его лицо, изуродованное, раскрашенное синим и лиловым, слегка отливающим зеленью, распухшее и с корочкой крови на губе, как смущение мигом исчезло.

– Дама полусвета. – Тимур поднял стеклянный колпак и, распахнув крыло веера, заслонился от Ирочки улыбками китайских дам. – Не актриса, не певица, не поэтесса... просто красивая женщина, которая своей красотой получала то, чего другим приходилось добиваться трудом. У нее и талантов особых не было.

– Вас... тебя избили? Ты заявил в милицию? Почему не сказал? Почему ты мне не сказал? Больно, да?

– Уже нет. – Захлопнув веер, Тимур без всякого почтения кинул его на бархатную подушку. – Не обращай внимания. Пройдет.

Пройдет. Спадет опухоль, исчезнет синева, лицо обретет прежнее совершенство, а Тимур – самоуверенность. От Ирочки же требуется не обращать внимания на временное неудобство.

– С другом. Боксировали. Немного увлеклись, – сухо пояснил Тимур, возвращая на место колпак. – А тебя, вижу, мои родичи заинтересовали?

– Н-немного.

– Немного больше, чем ничего. Но ты не отсюда начала. Слишком далеко от истока. Идем...

Еще одна комната, на этот раз с черным зевом камина, облицованного белым мрамором. Белой была и рамка портрета.

– Жан Шастель. К счастью, я на него не похож.

Совершенно не похож. Жесткое лицо, которому неизвестный художник придал выражение нарочито мужественное. Слишком резкое, слишком однозначное, чтобы таковым быть. Ирочка пыталась найти хоть одну черту с человеком, некогда убившим Жеводанского оборотня, и Тимуром Шастелевым, и не находила. Ее уже тянули к другому портрету.

– А это Пьер Шастель, старший сын.

Этот столь же нарочито мягкий, круглолицый и словно бы сомневающийся.

– У него тоже был сын, Франсуа, а у того – свой сын, Серж. И в восемьсот двенадцатом году Антуан, юноша еще, ему было что-то около семнадцати лет, отправился вместе с императором в Россию. В России и остался, основав род Шастелевых. Жалко, что его не убили...

– Кого?

– Сержа.

– Но ведь тогда не было бы тебя.

– Вот именно.

Она не понимала. И вряд ли поймет. Она оглохла и ослепла, уподобившись многим, и вместе с этой слепотой исчезала надежда Тимура.

А стоило ли надеяться вообще? Может, прав Марат? Люди сами виноваты, и выживает тот, кто сильнее... Марат силен, Тимур тоже сумел бы.

– Ты очень странный, – честно призналась Ирочка, глядя влюбленными глазами. Ударить бы ее, пощечина слева направо, потом справа налево, чтобы алые отпечатки по белым щекам, искусственный румянец, который заставит задуматься.

Нельзя. Уже нельзя.

– Мне нужно уйти. – Тимур спрятал руки за спину. – Я бы хотел, чтобы ты... чтобы ты убралась у меня в комнате. Пожалуйста.

Откажется? Нет. Вспыхнула смущением, но кивнула.

– Белье в мешок, за ним приедут. Извини, но... но мне нужно, чтобы сделала ты.