Ошибись, милуя

В свою пору должна цвести черемуха, и на ее цвет и запах должны слетаться пчелы. Знают ли они друг друга, цветок и пчела, говорят ли они между собою — кому ведомо! Но их соединяла весна, и они поступают так, как велено ею.

Теми же законами нетерпеливой и неосознанной любви и обновления извечно живет мужик-пахарь. За зиму он так нагоревался без земли и вольного труда в поле, что с первыми весенними рассветами ему уже нет ни сна, ни покоя. Он знает, что впереди ждет его каторжное время, но меньше всего думает о тяжести и мучениях, а только и ждет соединения с землею, ради которого он живет и которое обновит и его, и землю, и это будут самые блаженные минуты.

Семену Огородову были с детства знакомы радостные весенние ожидания, и он целиком отдался им и был счастлив не только самой жизнью, но и близкой работной порой.

Как только начали появляться первые признаки пришедшей весны, его неудержимо влекло на солнечный, обвеянный ветром простор, поближе к земле. В широком раздолье лесов, перелесков, полей, оврагов, лугов, залитых солнцем, он острее чувствовал поступь весны, которой уже была полна вся природа. Связно, умом охватить и осмыслить все то, что совершалось на его глазах, он не мог, зато с радостным возбуждением искал и находил приметы хороших перемен и по ним старался узнать, какие ветры принесут перволетье, рано ли поспеет пашня, каким выстоится лето.

По межам и опушкам, где зимние вьюги намели высокие сугробы, снег затвердел, спекся, и наст его так прочно заледенел, что только потрескивал под ногою. Подножья деревьев и стеблей полыни на солнце уже обтаяли, будто оступились в глубокий снег, на теплых космах прошлогоднего былья, похожего на мочало, под кустами лозин, трепетно сверкают и горят крупные холодные капли. С понизовий, что в тихом заветрии, тянет широким согретым дыханием, и снег тут же успел набрякнуть, отяжелел, густо засеян вытаявшими крылатыми чешуйками березы. По пригретым увалам, на белом зимнем покрывале, негусто чернеют заплаты проталин, — земелька на них еще не живет, стылая, зато снежные закрайки початы лучами солнца, изъедены и осыпаются стеклянным крошевом, истаивая без мокра.

Небо до того высокое и чистое, что за видимой высью его так и угадывается простор, а за ним — новые, уже запредельные дали; но думается, как бы ни были они велики и неохватны, эти дали, есть и у них свои законы времен и теперь там так же, как и на земле, сияет солнце и подошла весна. «Это к добру все, — весело рассудил Семен, переживая прилив радостных мыслей от солнца, неба, прохладного дыхания снегов и той ясной свежести, какая бывает только в мартовских полях. «Счастью нет ни названия, ни предела, — думал он. — Счастье, оно, как вот это глубокое небо, — настежь распахнутое перед нашим взором и все-таки непостижимое в своем далеком далеке. И только весной, в пору душевного прозрения и подъема, счастье кажется не только понятным и близким, но и доступным. Часто — чаше, — поправил свою мысль Семен. — Да, именно чаще в дерзких надеждах наших очевидна ложь и обман, однако окрыленная весенними желаниями душа хочет верить и уже счастлива одной своей верой». Семен прислушался к своим задушевным мыслям и ни капли не сомневался, что его, Семена, весенние предсказания никак не обманут. «Судить по всему, весна сулится удачливая, — думал он, твердо ступая по насту в тени елового перелеска. — Этот снежок, верно, уцелеет до пасхи, чего же лучше-то».

С интересом оглядывая красивые и незнакомые новые места, он выбрел на малый санный однопуток, присыпанный порошей, и по нему пошел к большой дороге, которую накатывают зимой прямо по гребню увала и которая обозначена вешками. От чернеющих на дороге конских кучек, кое-где растертых полозьями, с неохотой и неловко кособенясь, вздымались вороны, тяжело садились на вешки, раскачиваясь и переговариваясь глухими, вроде отмокшими голосами. Там, где дорога пошла под изволок, к Мурзе, на меже поля у оврага, Семен заметил что-то похожее на плуг, будто его бросили в борозде на осенней зяби. Снег с кромки оврага был сдут, неглубок, и Семен, только местами протаптывая наносы, легко добрался до межи, где и на самом деле встыл плуг, уже немного обтаявший, весело взятый в налет молодой ржавчины. Семен разгреб снег и на железной полосе тяги увидел хорошо сберегшуюся под лаком красную, с золотым подсветом, разбежку букв: «Аксай».

«Я уже видел здесь что-то похожее, — с внезапной и потому остро нехорошей тревогой вспомнил Семен. — Я подумал тогда, что ошибся, и успокоился. Но то была не ошибка. Тогда что же? А этот плуг? А плохо обмолоченные клади овса? А бросовые семена под новый урожай? Что же это такое?..»

Семен, как ушибленный, не видя своих следов, пошел напрямик к дороге, начерпал в валенки снегу, и все те радости, которыми он только что дышал и жил, сделались для него обманом и горем.

Он через густой хрустящий камыш и кочки выбрался на дорогу, вытряхнул из валенок снег и пошел не к деревне, а в обратную сторону. В голове его все перепуталось, и ему надо было в одиночестве собраться с мыслями.