Ошибись, милуя

— Заботливый ты, выходит, — похвалил Семен. — Как тебя звать-величать?

— Андрей Укосов.

Семен снял и на полушубок повесил шапку, волосы на висках пригладил ладонями, зябко потер руки:

— Кем же ты тут, Андрей Укосов?

— Конторщик, значит.

— А есть и казначей?

— Да то как. Есть. Илья Пахомыч. Только он к сестре уехавши на крестины. В Дымкове она замужем-то. Тоже здесь робила, да посватали, и уехала. Пойдемте теперь. Я вам укажу, стал быть.

В коридоре конторщик Укосов опередил Семена и постучал в соседнюю дверь, на которой была прибита медная дощечка с гравированной надписью: «Управляющий».

— Входите, — шепнул он Семену, а сам шмыгнул к своим дверям.

II

Хозяин кабинета, Николай Николаевич Троицкий, стоял у окна и глядел на улицу. На подоконнике перед ним дымила махоркой жестянка, набитая окурками. Стука в дверь он, вероятно, не слышал и обернулся к Семену, когда тот уже вошел и поздоровался.

— А-а, — радостно распахнул он свои длинные руки навстречу гостю, — божьей милостью Семен Григорич. Здравствуй, здравствуй. Давай сразу будем на «ты». Как добрался? Там, у себя, еще не был?

— Я прямо с дороги. — Семен подал руку хозяину, и тот мягко обхватил ее своими длинными гибкими пальцами.

— Значит, не был, — уточнил Николай Николаевич и стукнул в стену Укосову. Тот мгновенно появился на пороге, видимо, стоял под дверями кабинета.

— Лети-ка ты, братец, к Анисье и накажи, чтобы прибрала там — хозяин-де приехал. Ступай. Да закусить пусть соберет. Быстро чтобы: мы вместе придем. Пособи ей там, что надо. Так, так. Ну, садись, Семен Григорич. Садись, станем знакомиться.

Николай Николаевич высок ростом, худ, в окладе льняной мужицкой бороды, подстрижен обрубом. Одет в черную суконную толстовку без пояса, на ногах белые, осоюженные красным хромом бурки. Он убрал со своего стола шахматную доску и осторожно, чтобы не нарушить партию, поднял ее на застекленный шкаф. Две оставшиеся фигуры взял в руки и сел с ними на свое место за столом.

— Тебе после дороги-то не шибко до разговоров, да мы коротко, пока конторщик наш добежит да скажет, а следом и мы. Можно бы сразу ко мне, да мальчонка у нас расхворался. Три годика. А здесь ведь ни врача, ни фельдшера, все на жену. Она с ног сбилась, бедняга. Ну да господь милостив, все уладится. Так, значит, ты сюда, сколь мне известно, с доброго согласия?

— Взялся было за свое хозяйство, да община, будь она неладна, вяжет по рукам и ногам. Хозяева, что покрепче, обмоглись и хороводят. Им и община на пользу. У вас же совсем другое дело. Тут всякому охота попытать своего счастья. И я не исключение.

— Ну, счастье, Григорич, — штука призрачная: его ведь кто как понимает. Однако при полном одичании российского земледелия, на фоне его первобытного состояния идея фермерства — крупный шаг вперед. Конечно, как в каждом большом почине, множество неразрешенных вопросов. Я вижу тут уйму нелепостей, однако глубоко осознал выгоду и разумность нового дела. Это главное, и буду весьма рад, коли окажешься моим единомышленником. Но об этом будет еще время. Ты, на мой погляд, не куришь? По всем статьям молодец. А я, брат, иногда и самосад жгу с мужиками. Сближает. Одна беда только, — Троицкий покаянно улыбнулся и сложил ладони крест-накрест, замкнул их длинными пальцами, — одна беда, жена не выносит табачных запахов. Отсюда и упреки, и всякие неудовольствия. И бросить бы, думаю, да не могу. Садятся мужики курить — и ты с ними. А они без табаку шагу не сделают. Словом, просмолел насквозь. Может, и к лучшему. Копченая рыба не гниет. — Николай Николаевич своей тонкой обхватистой ладонью обгладил льняную веселую бороду, достал из кармана кисет и, отполосовав от газеты угольник, свернул толстую цигарку. Долго прижигал и распыхивал ее, зато после первой же усердной затяжки весь окутался дымом. Сдув со стола табачные крошки, кивнул на верх шкафа:

— В шахматишки не балуешься?

— Не научился. Для них ведь время нужно.

— Научим и время найдем. У нас здесь народец попа в грех введет.

— Это как?

— Давай, Григорич, порешим прежде всего: пока ты сам не оглядишь хозяйство, я ничего тебе подсказывать не стану, дабы не влиять на твои впечатления. Ведь я в каждой мелочи человек заинтересованный, поэтому волей-неволей буду гнуть в свою сторону. А тебе нужна чистая истина, без оценок. Но показать — все покажу. О ферме по округе ходят самые противоречивые слухи — это ты и без меня знаешь, — а мы с тобой обязаны знать только одну правду. О себе скажу, что я доволен и горжусь судьбой, что она завела меня в это захолустье. А теперь одевайся и пойдем в твою обитель. Гляди, так Анисья уж развернулась. Она баба торопкая.

Семен оделся в нарядной и сразу вышел на улицу к своим санкам. Сюда он ехал неспешно, однако за дорогу лошадь его разогрелась и сейчас на морозе густо заиндевела. Он озабоченно рукавицей смахнул с ее спины куржак, ладонью пощупал под хомутом — потник был сух, значит, лошадка выстоялась.