Ошибись, милуя

Утром Семен по привычке проснулся рано: еще высоко стояла поздняя луна. Свет ее не мог пробиться через застывшие окна, однако просвеченные стекла играли белым холодным огнем, которым была залита вся комната без теней и всплесков. В доме притаилась такая тишина, что слышались карманные часы, лежавшие на скамейке возле кровати. Семен не поглядел на них, потому что хорошо чувствовал время, — было около пяти, — и стал одеваться. Но вдруг вспомнил, что у него нет ни скотины, ни своего двора и, словно обманутый, долго сидел на соломенном матрасе. Голова его была свежа, но на сердце легла и лежала щемящая безотчетная тоска, будто он вчера под веселую руку что-то сказал или сделал очень дурное, но что именно, он ныне не помнит и мучается нелепым раскаянием. «Вовсе бы не ездить мне сюда, — думал Семен. — Пустая здесь будет жизнь, временная, как в армии, — ничего своего. Все казенное, и сам ты казенный. И опять одни ожидания. Если бы она была тут, — больно ворохнулось в душе знакомое чувство одиночества. — Дотянуть бы до рождества, а там хоть камни с неба — съезжу сам и непременно привезу сюда. А свадьба? Расходы? Да черт с ними, и со свадьбой, и с расходами. Нет, теперь я от своего не отступлюсь. А пока — бог милостив, он сподобил человека на вечную работу. Стану жить работой, буду думать только о работе, может, именно здесь, среди свободных работников, мне и дано по-настоящему понять, что труд — это радость. Самая большая, самая светлая. Но куда она, к чему эта радость, коли разделить ее не с кем? Не с кем же. И труд, и счастье труда, и любовь к людям, и думы о боге — все это доступно и одному, но есть еще другой мир, без которого вся жизнь что обитый ветрами колос. Мир этот — Варвара».

Он каждый свой шаг и каждую мысль свою прикладывал к ней, вроде бы ожидая от нее суда или благословения. И так как он от долгого ожидания начинал думать о ней немного возвышенно, то и был уверен, что и ее томят те же беспокойные думы. «А вот, однако, обиделась. Гордая, боже ты мой, но я объясню, расскажу, на колени встану. Она поймет, все поймет. Я чую, думает она о наших встречах, вспоминает их в своих молитвах. А с Лисованом ни письмеца, ни наказа не послала. Он вспомнил разговор с ним. «Считай, Семаха, упустил ты ее, — укоризненно внушал Лисован, хрустя сахаром и швыркая с блюдечка чай. — А такой товарец. Ну не дурак ты, а? Как она глянула-то — ох, ровно кипятком ошпарила. Поглядел я, Сема, — огонь-деваха. Таких, Сема, с руками рвут. Язви их». — «Да она-то что сказала? — допытывался Семен у Лисована. — Ведь должна же была она что-то передать с тобой. Али ты не выходил из угара и все забыл?» — «Ну пошто вдруг забыл. Я не забыл. Ты ей сам нужон был, а тут я. Девку мять надо, греть, до загнетки добраться, пошевелить, чтобы румяна пошли у ей, а ты курьера с бумажкой нарядил, Хоть девка она, хоть баба, а им это оченно не глянется…»