Ошибись, милуя

Он поглядел на нее и совсем близко увидел ее глаза — они густо темны и спокойны, но в глубине их, как показалось Семену, светилось тайное беспокойство.

— Не объяснить мне себя, Зинаида Васильевна. Уж тут как-то думал над собой, и вспало на ум совсем смешное: дальнозоркость эта. Знаете, наше село Межевое стоит на древнем и высоком берегу Туры. Река, сказать, совсем убралась в понизовье, ушла от села, а за нею размахнулась такая неоглядная даль, что — для шутки будь сказано, — на цыпочки привстань и Ледовитый океан увидишь. А по другую сторону села, от реки ежели, легли увалы — по ним поля, леса, деревни, покосы, общинные стада. Самый большой увал распахан под хлеба и называется Столбовой горой. От реки этот увал поднимается долго, полого, но когда взойдешь на него, то и поскотины, и загороды, и село, и пойменные луга, да и сама Тура, — все игрушечное, а затурским далям конца нет, словно слились они с небом и вознеслись на небеса. Помню, когда мне бабка говорила о втором непременном пришествии Христа на землю, то я всегда ждал его с той стороны. К тому вот и говорю, что со Столбовой горы далеко видно, да ничего толком не разглядишь. Так и я теперь, будто в гору поднялся, много охватил взглядом своим, а близко ни до чего не дошел. Порой даже побаиваюсь, не ослепнуть бы для живого дела, которое должен делать руками. Вижу теперь много людей, слушаю много речей, и всяк тянет в свою сторону. Поди-ка постигни каждого-то. Вот и идет разладица в голове. Один говорит, ломать надо все сверху донизу и строить все заново, по другим порядкам. Иные настаивают на ремонте, третьи пекутся только о земле: нарезать-де землицы по едокам, и прокормится-де нашим хлебушком весь мир. И сами проживем — вроде у хлеба не без крошек. Однако есть и такие, что требуют оружия, крови. Находятся и на такой лихой шаг, да только мне воспоминается наш оратор с курсов. Он рассказал нам притчу о двух братьях. Один вроде спрашивал другого: может ли он принять покой, для всех людей без изъятия, но для этого надо неминуемо замучить ребеночка. И другой ответил ему: «Не приму!» Вот такое словечко больше по сердцу, Зинаида Васильевна.

— А вы знаете, откуда взята эта притча? — Зина не удержалась и в улыбке поджала губы, но, чтобы не обиделся Семен Григорьевич, своей рукой дружески коснулась его локтя: — Это из романа «Братья Карамазовы» Федора Достоевского. Не читали?

— Не довелось, Зинаида Васильевна, а вам завидую, что вы много знаете и все дороги вам известны.

— Знать-то, может быть, кое-что и знаем, да верной дороги своей пока что не ведаем. Я вот слушаю вас и прихожу к твердой вере, что вы скорее найдете свою дорогу. Как почему? Да потому, Семен Григорьевич, что у вас есть свои доступные идеалы: земля и свободный труд на ней. Верно? То-то и есть.

— Вы правильно говорите, Зинаида Васильевна, моя правда проста. Теперь вот ораторы, — а я их наслушался, слава богу, все бредят будущим, куда-то зовут, манят, загоняют, обещают. Сами в вечной суете, горячке. А на деле, по-моему, просто рвутся к власти, чтобы жить в довольстве и славе. Ну вот, а я хочу земли, работы и любви.

— Но землю-то все-таки хотите поравнять между мужиками?

— Непременно.

— Значит, опять — не доведи господь — война. А я не хочу ее, Семен Григорьевич. Слышите, не хочу. Но и жить по заведенному порядку — тоже позор. Позор и проклятие перед тем же миром. — Зина сказала это горячо, взволнованно, румянец выступил на ее щеках, а ямочки в уголках губ явно таили жесткое и упрямое намерение. За один миг она сделалась для Огородова неузнаваема и еще более привлекательна. Он старался вспомнить ее прежнюю, но любовался этой, что сидела рядом. «Я совсем, совсем не знал ее, — дивился он ее перемене и радовался, что стала она сейчас для него доверительней, ближе, потому как просто и определенно высказала ему свою смущенную душу: она тоже против старых позорных порядков, но без насилия и обид.

Как бы заручившись ее поддержкой, он оживился и высказал свое заветное:

— Все мы, Зинаида Васильевна, предчувствуем общенародную беду, а сделать ничего не в силах. Нам, видно, на роду так написано. Сама судьба, значит. И я думаю, думаю, чтобы в тяжкий час каждый из нас жил добром, по правде, уважительно ко всем. А через злобу неминуемо остервенимся, и все кончим кровью. Уж это верно.

— Но зло совершается, Семен Григорьевич, каждый день, каждый час и на наших глазах. Надо или не надо пресекать его? Скажите прямо.

Огородов уже заикнулся было с ответом, но Зина опередила его:

— То, что предлагаете вы, — это подновленный Христос. Он тоже призывал не плодить зла. А зло, как видите, плодится и душит миллионы.

— Я крестьянин, Зинаида Васильевна, коренной хлебопашец, и готов всех кормить хлебом, сколь достанет моих рук. А судьбу миллионов, разве кому-нибудь дано понять ее. Я согласен, старорежимным порядкам пришел конец, но за новые установления надо приниматься не кровавыми руками. Как вы сказали, не приведи видеть народ в смертоубийстве: ведь мы еще не знаем, какими благами окупятся жертвы.