Ошибка

Он поморщился и стал растирать грудь слева. Ну конечно! Сердце! Теперь я уж точно не знала, что делать!

– Проходимец и трус! – сказал отец громко куда-то поверх моей головы.

Я охнула и зашикала, пытаясь угомонить заботливого родителя. Не тут-то было. Несмотря на сердце, голос у папы был как у певца, привыкшего собирать стадионы.

– Прячется там, – еще громче сказал отец. – За твоей спиной отсиживается.

Запрещённый приём. Я знала, что случится дальше. И не ошиблась.

– А отчего бы и не познакомиться? – раздался голос за моей спиной.

Тимур подошел ко мне, обнял за плечи и отодвинул в сторону, словно пытаясь защитить.

– Я не проходимец, – сказал Бояринцев, а отец стоял как каменное изваяние. Теперь уже и у него пропал дар речи. – Я собираюсь жениться на Ульяне, – Тимур крепко прижал меня к себе, – Так что, пользуясь случаем, прошу руки и сердца.

Еще несколько секунд отец пристально смотрел на Бояринцева, а потом сказал:

– Ну и мудак же ты, Тимур Александрович! Живите счастливо, детки!

И, хлопнув дверью, вышел.

Глава 29

– Он не сможет долго злиться, он же отец, – уговаривал меня Тимур.

После той исторической встречи в прихожей отец со мной не разговаривал. А когда я звонила, не брал трубку. Мама металась между нами с миротворческой миссией, пытаясь выяснить «какая муха» нас «укусила». Никто ее в подробности, естественно, не посвящал, и она, кажется, уже была готова объявить бойкот нам обоим.

– Отцы не могут долго злиться, – снисходительно пояснял отец со стажем Бояринцев.

Нашелся специалист, тоже мне. Да он сам своего сына, когда разозлился, вообще женил непонятно на ком! Видимо, что-то похожее отразилось у меня в глазах, поэтому Бояринцев тут же перестал настаивать на отцовском всепрощении и предложил:

– Ну хочешь, я с ним поговорю.

– И что ты ему скажешь? Что опять его разоришь, если он нас не благословит?

– Я его не разорял, – нахмурился Бояринцев, – он со всем справился сам, я лишь воспользовался ситуацией.

– Воспользовался, и хорошо, – моментально согласилась я.

И сказала чистую правду. Сейчас я была скорее рада тому, что все так сложилось. Хотя нельзя не признать, что сложилось довольно-таки странно. И многие могут не понять.

– Я сама поговорю, – вздохнула я. – В конце концов, это мой отец, и мне лучше знать, как с ним разговаривать.

Еще бы. У меня опыт: за спиной почти двадцать лет дочерних манипуляций. Вот только так сильно, как в этот раз, он на меня еще не сердился. Но думаю, я справлюсь.

Я набрала номер его приемной и нарочито низким голосом спросила:

– Константин Петрович на месте?

– На месте… – прожурчал нежный голосок секретаря.

Новенькая, наверное. Необстрелянная. На мое счастье. Старая бы устроила допрос с пристрастием, прежде чем вот так сливать шефа. Мало ли кто его домогается.

– И до какого часа будет?

– До двух точно.

Вот и славно. Я прыгнула в машину и поехала на, пожалуй, самые важные в моей жизни переговоры.

***

У кабинета отца я немного помедлила, не решаясь войти. Странное чувство, никогда раньше я его не боялась. Рассказы подруг и одноклассников о том, что они жуть как трусят показать отцу плохую оценку или признаться в том, что набедокурили, меня удивляли. С детства я была папиной дочкой, бежала к нему со всеми своими горестями и проблемами, знала, что папа поможет, подскажет, защитит (в том числе и от мамы), даже если я очень нашкодила. И вот теперь стояла под дверью, не представляя, что и как буду говорить. Любопытный секретарский взгляд жег спину, нервируя еще больше. Я судорожно вздохнула, дернула ручку, шагнула в кабинет, аккуратно прикрыв за собой дверь, и… И застыла у порога, теперь уже с другой стороны двери. Отец оторвался от бумаг и поднял на меня хмурый взгляд. Все еще сердится. Ну конечно. Если бы, к примеру, моя сестра заявила, что ей внезапно приспичило выйти замуж за человека вроде Бояринцева, мне бы тоже захотелось отшлепать ее, чтобы не делала глупостей. Все-таки столкновение Тимура с нашей семьей было, прямо скажем, не самым располагающим к дальнейшим родственным связям. В общем, отца я понять могла. Теперь осталось сделать так, чтобы он тоже мог меня понять. Но как? Отец вздохнул, и я внезапно заметила, что у него усталые и грустные глаза, и под ними темные круги, и измученное лицо. И седины на висках стало больше… Это же мой папа, тот самый папочка, что защищал меня от всех бед. Просто я выросла, а он… Он немножко постарел.

И все умные-разумные доводы, взрослые и аргументированные, заготовленные в изрядном количестве по дороге сюда, разом вылетели у меня из головы.

– Пап, я его люблю.

Отец поморщился, как будто я надавила на больную мозоль.

– Я очень его люблю, очень…– тихо повторила я. Теперь отступать было некуда. – Так уж вышло. У нас все серьезно. И мы действительно хотим пожениться.

– Устроить еще одну пышную свадьбу? – холодно поинтересовался отец, и от этого совсем не папиного тона я сжалась. Что ж, хорошо хоть вообще заговорил. – Ты их теперь по два раза в год устраивать будешь, пока у него не закончатся родственники мужского пола?!