Ошибка каскадера

Андрей увидел, как из зала вышла Ксения под руку с низкорослым мужчиной, высоко державшим голову и высокомерно, даже с презрением глядевшим прямо перед собой. Кое-кто из толпы с ним здоровался, многие подобострастно. На приветствия он слегка кивал головой, при этом выражение его лица совершенно не менялось. Андрей догадался, что это и есть Плуганов. Ксения, наклонив голову, что-то сказала ему, указывая на Андрея. Плуганов посмотрел в их сторону и, поразмыслив пару секунд, благосклонно кивнул ей в ответ. Они подошли к группе Андрея, и Ксения стала их представлять мужу. Плуганов вяло пожимал протянутые ему руки. Был он ниже среднего роста, слегка полноватый, с короткими руками; дынеобразной формы голову, со скошенным лбом, спешно покидали волосы. Ему было явно за сорок, а вот насколько, определить было трудно: на моложавом, без единой морщинки лице по-стариковски были опущены губы, и так же постариковски равнодушно-рассеянным взглядом смотрели широко расставленные, почти немигающие глазки, которые вдруг вспыхивали — часто не к месту — совсем необъяснимой злобой. И все же его внешность было бы нельзя назвать отталкивающей, если бы не эти маленькие глазки, от взгляда которых делалось неуютно, и не верхняя заячья губа, которая все время притягивала к себе внимание. Коротко, равнодушным голосом Плуганов поздравил Андрея с фильмом и, сославшись на дела, вместе с Ксенией направился к выходу. Их общение длилось меньше минуты, но даже этого Андрею было достаточно, чтобы про себя решить: больше их пути не пересекутся. Никогда. Но не получилось.

Пройдет не так уж много времени, и пути Андрея с Плугановым пересекутся. После их следующей встречи жизнь Андрея в корне изменится и перед нами будет уже совсем другой человек.

Часть вторая. Травли

10. Плуганов

Всеволод Савельевич Плуганов родился в 1965 году в Челябинске. Родители Плуганова были музыкантами и играли в местном симфоническом оркестре: мать Севы — на второй скрипке, отец — на контрабасе. Мать в открытую отца презирала и так же, чуть ли не в открытую, изменяла ему с волторнистом, играющим в этом же оркестре. Что объединяло родителей — это мечта, что их ребенок в будущем станет музыкантом. Но ни любви к музыке, ни музыкального слуха у мальчика не было. Внешностью он не пошел ни в отца, ни в мать: низкорослый, с дынеобразной формы черепом, с тонкими редкими волосами, обещавшими раннее облысение, и с маленькими глазками, смотревшими на вас исподлобья. Но главным недостатком была его заячья верхняя губа. И вот из-за этого-то маленького шрамчика Плуганов все свое детство и свою юность прожил с сознанием собственной ущербности. Ощущение это пришло еще в детстве, когда он пошел в школу, где его сразу же прозвали Губа — детям не свойственны такт и снисходительность. Постепенно чувство собственной неполноценности обрастало непримиримой враждебностью и нетерпимостью к окружающим. В девятом классе с ним произошел случай, после которого ощущение ущербности перешло в ощущение своего внутреннего превосходства, которое у него почему-то выражалось необузданной злобой и мстительностью. История, которая с ним произошла, была обычна для мальчишек его возраста. И как обязательно в этом возрасте такие истории случаются, так же обязательно эти истории быстро забываются, не оставляя следа. Но не с юным Плугановым. Для него эта история стала той губкой, впитавшей в себя чернила, к которой прикладывают печать, прежде чем шлепнуть ею по бумаге. Вместе с тем история эта стала его первым вкладом в то время еще не существующую желтую прессу, возможности которой он тогда и вкусил. А случилось вот что. В их классе училась Наташа Цейтлин, школьная красавица — предмет обожания всех старшеклассников и зависти всех старшеклассниц, — которая сидела с ним за одной партой и в которую он, естественно, также был без памяти влюблен. Однажды они остались в классе вдвоем, и Плуганов, набравшись храбрости и мальчишеской бесшабашности, признался ей в любви. Наташа выслушала несвязную, неделями приготовляемую речь, приблизила к нему свое прекрасное лицо и прошептала, мило улыбаясь: «Губа, неужели ты думаешь, что я когда-нибудь заставлю себя с тобой поцеловаться?»

На следующий день он пришел в школу и разложил по партам анонимку, в которой написал, что Наташка Цейтлин перетрахалась со всеми пацанами своего двора. Зная Наташу, в это трудно было поверить, но зерно было посеяно, и перешептывания начались. Тогда юный Плуганов понял возможности печатного слова для уничтожения любого человека.