Ошибка Клео

Клео исполнилось двадцать семь лет – на семь лет больше, чем Ларе, – но она была младенцем. Прыскала, услышав слово «писька». Заключала дурацкие пари: «Спорим, я спрошу в бакалейной лавке вместо банки хрена банку хера». Никогда не знала, что будет делать летом – это еще «так далеко». Раздеваясь, бросала одежду на пол ворохом, и в комнате у нее царил жуткий бардак: Лара чертыхалась, поскользнувшись на скомканном мокром полотенце или на журнале.

– Забавно выражается твоя соседка, – заметил как-то ее товарищ по политической деятельности Иван, – «положь» вместо «положи».

– Смеяться над чужими речевыми ошибками, – сурово одернула его Лара, – значит проявлять классовое презрение.

Она мягко поправляла Клео: «По-ло-жи». И не «закупаться», а «покупать».

Клео как-то упоминала, что выросла в пригороде, к востоку от Парижа. Лара поинтересовалась, чем занимались ее родители, и Клео взорвалась: стоит людям услышать слово «пригород», и они уже думают, что там живут одни мошенники и дилеры. Муниципальные квартиры в Фонтенэ были просторные и светлые; ее мать работала продавщицей в одежном бутике в Париже, а отец, до того как его уволили, был складским рабочим в супермаркете «Карфур». Клео восхищалась своей матерью, не щадившей себя на работе: ни одна покупательница не уходила от нее без нового свитера, даже если он был ей не нужен.

Воинственные речи Клео смущали Лару; она закатывала глаза: вот только Бернара Тапи[16] в собственной постели ей и не хватало. Не меньше ее раздражала привычка Клео вставать перед большим зеркалом в гостиной и, окидывая себя враждебным взглядом, бормотать: «Ленивая корова».

Клео, не стесняясь, крыла всех подряд, делая исключение только для Малько. Оператору, который без предупреждения показал крупным планом ее грудь, она желала сдохнуть в муках. Хорошо, что рядом был ее защитник Малько. Комментатору, этой свинье, она жаждала выпустить кишки: он расточал танцовщицам комплименты и затаскивал их в постель, а потом в столовой телестудии во всеуслышание оценивал каждую по десятибалльной шкале. Но ее оберегал Малько.

Лару бесило ее почтительное отношение к «патрону», как она его называла. Но Клео возражала: он не патрон, он хозяин. Кстати сказать, ее родители обожали Тапи.

«Ты никогда мне об этом не говорила». Эта фраза стала в речи Лары лейтмотивом. Ей хотелось знать все. Ничего не оставлять в тени. Клео не получила аттестат о среднем образовании. Она читала отрывки из Торы, восхищаясь ее философией. От духов «Опиум» фирмы «Сен-Лоран» ее тошнило. У нее не было ни одного серьезного романа. Она не испытывала отвращения от секса с парнями, просто это казалось ей ужасно скучным. Воспоминаний ранней юности у нее сохранилось не так уж много. Танцевать в кордебалете для нее означало остановиться на краю пропасти, за которой – только боль. Она защищала тексты популярных песен, считая их поэзией. Если слова проникают нам в сердце, они нас меняют.

Иногда Лара думала, что на самом деле Клео очень умная, но тотчас же одергивала себя: Клео сложнее, чем кажется на первый взгляд.

Лара делилась с Клео своими проблемами в учебе: у нее хвосты по социологии, английской литературе и истории; непонятно, перейдет ли она на следующий курс. У Лары не было ни одного непреодолимого желания. Кроме Клео. Она притягивала ее к себе так, что не оторваться.

Все изменилось. На улице Лара смотрела на прохожих-мужчин: она больше никогда не ляжет в постель ни с одним из них. Она рассталась с ними – так закрывают за собой двери удобного и слишком привычного дачного дома.

Она терзалась сомнениями: как сообщить о случившемся остальным? Я влюбилась в свою соседку по квартире. Мы с Клео – пара. В конце одного собрания, чтобы заткнуть рот новичку, обозвавшему их группу «святошами», Лара заявила: я сплю с танцовщицей из программы Дрюкера, видел бы ты ее пресс. Как-то в апреле Клео присоединилась к ним после очередного марша протеста; они сидели в кафе, и Лара демонстративно гладила кончиками пальцев шею Клео, не прекращая спор с друзьями; их брошенные украдкой взгляды ее пьянили.

Я хочу кое-что тебе рассказать, – в пятницу вечером начала Клео, занятая приготовлением ужина.

Она тут же замолчала: ничего срочного, а через минуту добавила, что неважно себя чувствует и пораньше ляжет спать. Она так ничего и не рассказала.

Прошло несколько дней. Они сидели в своем любимом ресторанчике в Бельвиле, и Клео повторила: «Мне кажется, я должна тебе кое-что рассказать». – Что-то серьезное? Или очень-очень серьезное? – жизнерадостным тоном спросила Лара. Страх взметнулся в ней в одну секунду, как взбесившаяся ртуть в градуснике: сейчас Клео скажет, что спала с пергидрольной танцовщицей.

Дома Лара села на кухне напротив Клео, готовясь услышать, что между ними все кончено, больше она никогда ее не обнимет, типа прости, но…

Ну вот.