Ошибка Нострадамуса

От себя добавлю, что поэзия Ладинского вводит нас в храм мировой культуры и учит в нем ориентироваться. В особенно любимом мной стихотворении «Аргонавты» Ладинский прибегает к редко применяемому в поэзии приему карнавализации. Всё вдруг меняется местами, даже представления о жизни и смерти. И вот что удивительно: при этом героика мифа не только не исчезает, но еще и усиливается. Не могу отказать себе в удовольствии и привожу здесь это изумительное стихотворение полностью.

АРГОНАВТЫ
За ледяным окном, в глухие зимы,
Лучиной озаряя темный день,
Мечтали мы о море и о Риме
В сугробах непролазных деревень.

Мы строили большой корабль, и щепы

Под топором вскипали, как вода,
Мы порохом грузили сруб нелепый —
Мы отлетали в вечность навсегда.

Ревели девки, бабы голосили:

— Ну, дуры, ничего! — Отдай концы!
— Салют! — И в пушечном дыму поплыли
Глаза, как голубые леденцы.

Сначала шли по рекам, а навстречу

Ползут ладьи. Народ кричит с ладьей:
— Куда плывете? — Мы в слезах: — Далече!
Прощайте! Отплываем в эмпирей!

И видим, крестятся они со страху,

Скребут в затылках, смотрят в облака.
А ветер кумачевую рубаху
Раздул у рулевого мужика.

Глядим — и море! В сырости колючей

В тулупах зябнут плечи северян.
Корабль шумит. Высокий лес дремучий —
Искусство корабельное селян.

Ах, нас манили песенкой сирены

И подбирали нежные слова.
Нырял дельфин. Над розоватой пеной
Кружилась с непривычки голова.

И вдруг — труба запела. Черным валом

Метнулся океан в чужую высь,
И побледнев, мы стали к самопалам:
Ну, начинается, теперь держись!

Как ахнем из двенадцатидюймовых —

Всё дыбом! На ногах стоять невмочь!
Ревели топки. И в дождях свинцовых
Мы погибали в эту злую ночь.

Но таяли армады, как виденья —

Вот, думаем, отбились кое-как!
Свернем-закурим! В сладком упоеньи
Кружился розовый архипелаг.

О, солнце, суждено нам плыть! В пучину

Лететь! И вот уже дубы растут,
И на дубах сусальную овчину
Драконы огненные стерегут.

А капитан смеется: — Мореходы!

Эх, вы, «овчина», мужичье! Руно!
Не корабли вам строить, а колоды.
Сивуху вам тянуть, а не вино…

Из старых тетрадей

Встреча

В самом начале XX века популярность Константина Бальмонта достигла апогея. Сборники его стихов выходили один за другим большими тиражами и мгновенно раскупались. Публика восхищалась блистательной отделкой стиха, великолепными, аллитерациями, победительным ритмом, порывистостью строк, гордым жизнеутверждающим пафосом.

На поэтических концертах Бальмонта засыпали цветами. Курсистки бились в истерике. Он был тогда на гребне своих творческих возможностей и словно парил над русской литературой. Поэтический метод Бальмонта — импровизация или, как считал Брюсов, «импрессионистическая кристаллизация творческих мгновений». И действительно, Бальмонт был, пожалуй, единственным подлинным поэтом-импрессионистом в русской поэзии. Его лучшие стихи это красочная и страстная попытка зафиксировать трепетные мимолетные впечатления, связанные с постижением мироздания собственной душой.

Он был интуитивным поэтом или, как он сам себя называл, «стихийным гением». Мысли в его стихи заглядывали редко. Музыкальность заменяла глубину. Отсюда главная его беда — бедность поэтического языка. Из сборника в сборник переходили одни и те же любимые слова: луна, солнце, ветер, чары, волна, море и т. д.