Ошибка парторга, или случай в горах Кавказа

Влюбленное солнце попрежнему нежно ласкало землю, бирюзовое небо улыбчиво прислушивалось к безмятежному покою, который, чудилось, никогда не нарушался, и лишь одиноко валяющаяся у самой дороги забытая баранья шапка печально напоминала о глубине разыгравшейся здесь недавней трагедии...

Глава 5.

Я изнемог и сокрушен чрезмерно; кричу от терзания сердца моего.

(Псал. 37:9).

...Минас очнулся на следующее утро в одиночной камере подследственной тюрьмы ОГПУ²³ в Геруси. Он лежал навзничь на каменном полу. Избитое и обнаженное тело нестерпимо ныло и часто вздрагивало. Мучительно хотелось пить. Покусанный распухший язык не вмещался более в пересохшем рту, в котором ощущалось присутствие чего то клейкого и соленого. С усилием разжав челюсти, Минас выплюнул вместе с зубами сгусток крови. Единственным уцелевшим глазом (на месте второго багровел вздувшийся кровоподтек) он увидел, как волчек по ту сторону двери открылся и на него пристально уставился, без веяного выражения, чей то круглый зрачек. Этот мертвящий взгляд, подобный глазу василиска, оледенил душу Минаса и навел его мысли на вчерашний сон. Все случившееся с ним за последние сутки живо предстало перед его духовным взором. Припомнив издевательства и насмешки рыжего и веснущатого следователя в голубой фуражке²⁴, он слабо застонал от безсильной злобы на себя самого.

Горечь разочарования, обманутых надежд и сознания всей непоправимости совершенной им роковой ошибки комом подступила к горлу. В предсмертной тоске и отчаянии, закрыв руками изуродованное лицо, Минас дал волю своему чувству и, уткнувшись головой в сырой угол камеры, глухо и надрывисто зарыдал...

Глава 6.

Как сновидение по пробуждении, так Ты, Господи, пробудив их, уничтожишь мечты их.

(Псал. 72: 20).

Читатель вероятно уже догадался, что кавалерийская колонна, столь опрометчиво принятая незадачливым парторгом за отряд русской освободительной антибольшевистской армии, была ни чем иным, нан крупной группой переодетых артистов „МОСФИЛЬМА“²⁵, занятых большой съемкой какой то новой исторической звуковой кинокартины, действие которой, по сценарию, должно было происходить в горах Кавказа.

...Гортанный голос раздается: «Того — в Сибыр, того — в турму! Шутытъ нэ лубит Джугашвили!..'»²⁶

Хвала ему!.. Хвала ему!..

(Из стихотворения неизвестного поэта).

ЭПИЛОГ.

Сия безпримерная история, став предметом чрезвычайного внимания и изучения следственно-карательных и партийных органов, не сделалась, однако, общеизвестной. Встревоженные власти, опасаясь позорной огласки, предприняли все, чтобы истина была тщательно скрыта от населения.

Минас Симонян, после мучительно-долгого и безцельного „следствия“, был расстрелян. На строго-закрытых партийных собраниях было объявлено, что он арестован за связь с „врагами народа“²⁷. Погибнув сам, Минас невольно навлек дальнейшие беды на своих несчастных земляков. Волна нового террора и репрессий накрыла весь округ. Вечером того же дня, когда разыгралось выше описанное событие, приехали за братом Минаса — Карпо и за всей их родней, исчисленной до седьмого колена, причем 78-летняя полуслепая старуха-мать умерла, не доехав до ворот тюрьмы. Была арестована вся сельская партячейка попозднее, районная партийная головка. Многие из односельчан парторга-неудачника обрели свой конец в гиблых местах Турухансна и Караганды...

Но этим дело не кончилось. Достоверно известно, что все без исключения участники и свидетели происшедшей в горном ущельи трагикомедии были признаны в той или иной мере виновными и понесли наказание. Те из действующих лиц столь плачевно закончившейся киносъемки, кои, по несчастью находясь в первых рядах колонны (считая и простых статистов-драгун), были ближайшими очевидцами всего эпизода, исчезли из жизни, будучи арестованными под различными предлогами: в интересах сохранения всего в тайне, их поспешили убрать.

Актеры „Мосфильма“, исполнявшие роли генерала, полковника, капельмейстера, адъютанта, священника и др. были обвинены в „сочувствии и симпатии к старому режиму“,что „доказывалось“ их черезчур (по авторитетному мнению меценатов из НКВД) натуральной игрой. В результате вспышки эпидемии взаимных доносов и весьма плодотворной деятельности „осведомителей“²⁸, в числе репрессированных очутились и многие из статистов, бывших лишь немыми свидетелями происшествия: на лице одних была, якобы, замечена злорадная и сочувственная улыбка, иные обменивались „особыми“ взглядами, в которых проскваживало „то-то“ и „то то“, и т. д.