Ошибка Перикла

— Ты ошибаешься, Аспасия. О славе я, конечно, всегда мечтал, но вот власти не жаждал, — мягко поправил ее Перикл. — Смолоду уверился, что худшая участь для афинянина даже не нелепая и бесславная смерть, а изгнание, жалкое существование где-нибудь на чужбине. А этой печальной участи чаще других удостаиваются правители, государственные мужи. По мне, лучше пасть в битве с мечом в руке, нежели стать жертвой интриг, подлости и недоброжелательности, получив груду черепков, где нацарапано твое имя. Не знаю, смог бы я поступить так, как это сделал некогда честнейший Аристид. Ты ведь помнишь эту историю? Нет? Тогда слушай. Шло очередное голосование черепками, и не знающий ни одной буквы алфавита афинянин попросил стоящего рядом с ним человека начертать на его черепке имя «Аристид». По горькой иронии судьбы, этим человеком оказался сам Аристид, который поинтересовался: «Тебе этот человек чем-то досадил?». «Вовсе нет. Я его даже не знаю. Но мне надоело слышать, что все взахлеб называют его Справедливым». Аристид молча нанес свое имя на черепок и отдал афинянину, посчитавшему его столь опасным для государства. Да, у первого архонта[68]было много явных врагов, но и от таких несусветных дураков, как этот безвестный невежа, храни нас Зевс! Впрочем, боги отвернулись от Аристида — десять лет изгнания! Знаешь, Аспасия, до сих пор не пойму, остракизм — это справедливое наказание или слепая игра случая? А на вершину власти я взбираться и не хотел. Так уж совпало — афинский Олимп опустел. Фемистокла «благодарные» сограждане выпихнули на чужбину, старик Аристид переселился в царство теней, а Кимон с войском был далече. Взоры афинян упали на меня…

— Ты неправ, — возразила Аспасия, — Боги уготовили тебе столь блестящее будущее, едва ты появился на свет…

Перикл внимательно посмотрел на нее, однако в ответ не проронил ни слова, и нельзя было понять, согласен он с Аспасией или нет.

Глубокая ложбина, в которую они сейчас спускались, утопала в цветущих зарослях тамариска, который облагородил собой невзрачную солончаковую плешь земли, вылезшую наружу именно здесь. Голубоватые узкие, как шило, листья образовали сплошной непрерывный ковер, над которым раскачивались на ветру розовые и фиолетовые кисти цветов, в которых копошились, собирая сладкую пыльцу, пчелы. Наверху, где ложбина оканчивалась, тамариск сменился дроком, чье цветение буквально ослепило путников своим подвижным, текучим золотом, которое, будто вырвавшись из тигля, доплескивалось аж до горизонта. Пораженная Аспасия не удержалась от громкого возгласа.

— Я рад, что тебе нравится наша прогулка, — мягко, снисходительно усмехнулся Перикл.

— Если откровенно, Олимпиец, я не ожидала от тебя такой прыти. Мне казалось, что мы выберемся на природу не раньше, чем на небе взойдет Сириус.[69]Я ошиблась.

— Пообещать легко. Гораздо труднее обещание сдержать. Разве я давал тебе когда-нибудь повод усомниться в том, что я не болтун?

— Нет, возлюбленный мой супруг. Но разве от меня сокроется то, насколько ты сейчас поглощен государственными делами? И с каждым днем их становится не меньше, а больше.

— Хотелось бы возразить тебе, да нечем. Меня все чаще охватывают нехорошие предчувствия. Когда вбираю в себя воздух, мне кажется, что он пахнет близкой войной.

— С кем?

— Не знаю. Скорее всего, впрочем, что со Спартой. Афины ей нынче как кость поперек горла. А еще…

— Что — «еще», мудрейший из афинян?

— В самих Афинах чем дальше, тем больше становится людей, которые страстно мечтают, когда в моем изголовье поставят лекиф.[70]Тогда уж, скрывая радость, столько венков нанесут, что я в них утону, как этот солончак в тамариске. А пока что в ход идет грязная молва. С Фидием у них пока что не получилось. Кто, интересно, следующий? Может, даже ты, Аспасия. Твое имя уже вовсю склоняют на всех улицах и перекрестках. Кое-что достигает и моих ушей.

— Что именно, мой любимый?

— Повторять сплетни — все равно что посплетничать самому. К тому же мы решили отвлечься от всего, чем тяготит город, не так ли?

— Да, но ты, Олимпиец, первым начал этот разговор и, признаюсь, очень заинтриговал меня. Разве я вместе с тобой не должна быть готова к испытаниям? И вообще — я не припомню, чтобы мы с тобой когда-нибудь праздно говорили о том, как красивы, например, эти бабочки и стрекозы, летающие вокруг нас, как чиста вода вон того ручья, в котором по ночам резвятся беззаботные нимфы, как удивителен рассвет, сотканный розовыми перстами Эос… Хотелось бы, конечно, беззаботно порассуждать об этих легких и приятных вещах, но разве они в голове у Перикла, а, значит, и у меня тоже? Итак, я слушаю тебя.