Ошибка Перикла

Такого многолюдного, как сегодня, собрания Перикл, пожалуй, не помнил. На площадь, без преувеличения, явился каждый восьмой афинянин — все свободнорожденные граждане. Это и был народ, ради которого в неустанных трудах и заботах провел всю свою жизнь Олимпиец. Враги утверждали, что какая там в Афинах демократия — афиняне мало чем отличаются от стада баранов, а Перикл всем заправляет единолично. Другие же сходились во мнении, что он потакает толпе, еще смолоду освоив искусство подкупа народа, дабы заслужить его благосклонность и расположение — как иначе расценивать те два обола, которые выдавались из государственной казны каждому неимущему на посещение театра в дни всеобщих празднеств? О, глупцы! Не могут понять, что заискивает перед кем-нибудь тот, кто слаб и неуверен в себе, кто чувствует за собой грешки. Перикл был неподкупен — об этом знала вся Эллада. Перикл, жесткий в достижении цели, к поверженному противнику испытывал жалость и сострадание, и это его благородство не могли не оценить даже те, кто ненавидел его люто и беспощадно. Да, он хотел, чтобы Афинская держава, девизом которой он мысленно сделал оракул Аполлона — «Перечекань монету!»,[159]стала образцом для всей Греции, и она таковой стала — на зависть соседям-недоброжелателям, угрюмо следящим, как сюда стекаются лучшие умы эллинского мира.

Нет, Перикл не заправлял, а управлял — умно, осторожно, дальновидно своим народом. И не боялся ему противоречить, а порой и одергивать, если тот бывал ослеплен, по-ослиному упрям и поддавался дешевым посулам кучки авантюристов, проходимцев или просто мерзавцев. Как стратег, Перикл был наделен властью повелевать. И он повелевал, но все-таки больше любил советовать — народному собранию, всем афинянам, и советы его были на вес золота. Не потому даже, что редко кто в Афинах мог сравниться с ним в красноречии — гораздо важнее для Олимпийца была мысль, питающая красноречие. Частых выступлений он избегал: не воробей ведь, который постоянно чирикает, и не соловей, что услаждает слух. Он говорил лишь тогда, когда это было необходимо.

Итак, сегодня Пникс станет свидетелем того, кто одержит верх — короткий дорический хитон, обычное, весьма непритязательное одеяние рядовых афинян, или короткий спартанский трибон вкупе с хламидой, отделанной золотом и пурпуром — облачаясь в эти наряды, высокородные афиняне как бы стремились подчеркнуть, что они бесстрашно симпатизируют Спарте.

Желающих высказаться обнаружилось много: как записные демагоги, так и не очень-то искушенные ораторы. Впрочем, охотники тут же пойти войной на лакедемонян заметно превосходили числом тех, кто ратовал за отмену санкций против Мегары, усматривая в них главную угрозу миру. Внимая ораторам, собравшиеся то и дело обращали свои взоры на Перикла, пытаясь разгадать, что сейчас делается в душе у первого стратега Афин, хотя, впрочем, и ведали, что сие бесполезно: Олимпиец никогда не выдавал своих чувств. Все знали, что последнее слово — за ним, как и то, что он блистательно воспользуется этим преимуществом. Последняя гирька, как правило, перетягивает чашу весов. И момент, которого ждал каждый пришедший на Пникс, наступил. Перикл величаво поднял руку, но в его призывном жесте не было никакой необходимости: и без того тотчас запала тишина.

— Я всегда держусь, афиняне, такого мнения, — совершенно спокойно начал говорить первый стратег, — что не следует уступать пелопоннесцам, хотя и знаю, что люди с большим воодушевлением принимают решение воевать, чем на деле ведут войну, и меняют свое настроение с переменой военного счастья.

Лакедемоняне уже давно открыто замышляют против нас недоброе, а теперь — особенно. Хотя они и согласились улаживать взаимные притязания третейским судом и признали, что обе стороны должны сохранять свои владения, но сами никогда не обращались к третейскому суду и не принимали наших предложений передать спор в суд. Они предпочитали решать споры силой оружия, нежели путем переговоров. И вот ныне они выступают уже не с жалобами, как прежде, а с повелениями. Действительно, они приказывают нам снять осаду Потидеи, признать независимость Эгины и отменить мегарское постановление. И, наконец, прибывшие и присутствующие здесь послы даже объявляют, что мы сверх того должны еще признать и независимость эллинов. Не думайте, что война начнется из-за мелочей, если мы не отменим мегарского постановления. Именно это они чаще всего и выставляют доводом и постоянно твердят: отмените мегарское постановление, и войны не будет. Пусть вас не тревожит мысль, что вы начали войну из-за пустяков. Ведь эти пустяки предоставляют вам удобный случай проявить и испытать свою силу и решимость. Если вы уступите лакедемонянам в этом пункте, то они тотчас же потребуют новых, еще больших уступок, полагая, что вы и на этот раз также уступите из страха. Если же вы решительно отвергнете их требования, то ясно докажете, что с вами следует обращаться как с равными.[160]