Ошибка Перикла

Архидам, которому донесли, что Афины заволакивают клубы дыма, поначалу не понял, в чем дело. День ото дня город, кажется, горел все сильнее. Наконец, когда лакедемоняне узнали, что это дымы погребальных костров, на которых сжигают умерших от чумы, то решили возвращаться домой. Мор ведь не знает границ, а спартанское войско всего в шаге от него.

— Боги с нами, — с удовольствием выговорил царь, когда ему донесли, что мор в Афинах косит людей, как косец траву. — Оракул не обманул. Сам Аполлон обрушил на Перикла и его приспешников свою карающую длань. Перебежчики, да и наши лазутчики, утверждают: дым столь силен, что не только золоченого копья Афины Промахос, самого неба там не различить. Хвала бессмертным богам: верное и точное пророчество получено нами в Дельфах. — Царь с выражением произнес: — «Если будете вести войну всеми силами, то одержите победу, и бог сам вам поможет». Однако нам следует поворачивать своих коней на юг, восвояси. Афинская чума лакедемонянам ни к чему.

Царь был доволен — он только что возвратился с охоты, которая удалась на славу. Дикий кабан с окровавленным горлом (царское копье промаху не знало) поражал внушительными размерами: ременные носилки с добычей еле волокли четверо дюжих воинов.

— Твоя добыча, царь, крупна, как сам Перикл, — позволил себе пошутить один из них.

Архидам обнажил в улыбке крепкие белые зубы: удачная охота, а охотился он частенько на этой странной, без видимого противника, войне, да приятное известие о божьей, постигшей надменных афинян, каре, благодаря чему войско скоро увидит родные пределы — разве этого мало, чтобы привести властителя в отличное расположение духа?

В это же самое время Перикл-Олимпиец, пребывая в глубочайшей задумчивости, стоял на палубе корабля, совершенно не замечая сверкающей ряби моря. Только что он отдал приказ эскадре взять курс на север, к родным гаваням. Прасии, последний город в Лаконике, которым они успели овладеть и разрушить, разорить, вместе с окрестностями, дотла, еще дымился, как догорающий костер. Ветер, дующий с берега, хороший, так сказать, попутный ветер, доносил вместе с запахами разогретой солнцем прибрежной растительности и горечь гари. «Ничего хорошего в этой войне нет, — думал Перикл. — И спартанцы, и мы губим не только себя, а и всю Элладу. Но что поделаешь, если Эллада очень редко становится единым целым? Ведь мы прежде всего афиняне, а потом уже эллины, а те лакедемоняне, и только потом уж…»

Он все рассчитал точно, многоопытный, мудрый Перикл, который без ложной скромности мог сказать о себе: «Старый лев сильнее молодых оленей». И неважно, где эти олени бродят — в Аттике или Спарте. Он, прекрасно осведомленный, что такое слепая игра случая, не предусмотрел единственное: вмешательство свыше. За что боги наказали афинян моровой болезнью? Удачную, в принципе, экспедицию — не удалось разве что взять и предать огню Эпидавр, приходится свертывать, ведь первые признаки эпидемии обнаружились и среди моряков. Афины тесны, а корабли и подавно. Флот надо уберечь. Тот самый флот, начало которому положил знаменитый тиран Писистрат[187]— много лет назад старики-афиняне, еще помнившие его, утверждали, что Перикл и голосом, и тем, как выступает перед народом с речами, удивительно напоминает тирана. Так вот, Писистрат, построив корабли, прибрал к рукам узкий, как канал, пролив Эврип, по одну сторону от которого Эвбея, по другую — Пелопоннес. Водный путь, соединяющий Афины и Македонию, стал беспрепятственным. Потом настал черед острова Наксоса — первого по величине среди Киклад. Туда заходили суда, бороздившие море вдоль и поперек… И, конечно же, надо отдать должное Фемистоклу. В войне с мидянами он сделал правильный выбор: «деревянные стены», под которыми разумелись борта кораблей, действительно спасли Афины, хотя сограждане поначалу этого замысла не поняли. Прав, тысячу раз прав оказался великий и несчастливый Фемистокл. При нем афиняне отказались от пентеконтер,[188]отдав предпочтение более удобным и более быстроходным триерам.

Любимым, по-отечески пестуемым детищем флот стал и при Перикле. Он, Перикл, пошел еще дальше, задумав сделать афинян воистину морским народом. И таки своего добился. Не случайно по всей Элладе пошла гулять шутка: «В Афинах, куда ни плюнь, попадешь в моряка». Дело в том, что по настоянию первого стратега город ежегодно высылал в море 60 триер, определяя им восьмимесячный срок плавания. Экипажи, куда набирали голь перекатную, городских бездельников, ждущих подаяния от «доброго государства», учились нелегкому мореходному искусству. Теперь они кормились на собственные деньги и приносили державе немалую пользу, барражируя в бескрайних голубых просторах и очищая их от скверны — морских разбойников и пиратов.