Ошибка уравнения (СИ)

Хочется заплакать, и плевать, что он парень. Хочется прижать с силой подушку к лицу, а после разорвать глотку от выброса малой части накопленного. Но как же невыносимо приятно засыпать с ней в обнимку. Наверное, только это она позволяет ему делать. Седьмая не любит прикосновения чужих людей, но его же с легкостью впускает в своё личное пространство. И даже если она никогда не полюбит его, ему хватит этих отданных эмоций, которые каждый раз заставляют его одуматься от плохих идей. Она горячо дышит ему в шею, заставляя нервно сглотнуть. Около трехсот мурашек пробежалось по его телу, но она продолжала это делать, ничего не подозревая.

Аккуратно, боясь сделать резкое движение, его руки сползли к талии сестры, не сильно сжали её, чтобы после отстраниться. Она непонимающе на него смотрит, пытается понять его затуманенный взгляд, который продолжал долго смотреть на неё. Сеанс приближается, тянется к ней, но тут же со страхом замирает, когда склеп осветили солнечные лучи, сочившиеся с улицы.

У порога стоял озлобленный отец, который слишком глубоко дышал, будто пытался успокоить внутренний гнев, но чувства одолевают вверх над ним. Одним жестким движением он схватил девушку за локоть. Клаус просит отпустить её, но на Монокля это никогда не действовало. Отец приказал ему сидеть здесь, иначе заставит его находится в склепе неделю. Его разорвало от сомнений. Он делает один шаг в сторону открытого выхода, чтобы забрать Алису, но отступает назад. Как бы сильно он её не любил, как бы сильно не хотел помочь ей, он всё ещё оставался трусом.

— Клаус, со мной всё будет в порядке! – крикнула Седьмая, пока полностью не исчезла из поля зрения зеленых глаз. Правда, она не верила своим словам.

Клаус вновь сел на грязный твердый бетон, но мертвецы его больше не окружали. Он их не видел, а замечал лишь открытую дверь, ведущую на свободу. Была бы она заперта, было бы намного легче, но прямо перед ним была свобода, спасение, но он выбирает сидеть и ждать, пока отец не разрешит ему выйти. Сердце тревожно колотится, будто бы он пробежал настоящий марафон. Кончики пальцев покалывает, в то время как дыхание участилось. Он переживает за Алису, что каждая минуты была для него длинною в час, если не в вечность. Нервно закусывая губу, медиум продолжал ждать, не обращая внимания на холод.

Слишком долгий зрительный контакт с выходом морально убивал его. Парень отвернулся, сжал кулаки и продолжал ждать, словно верный пёс, но чувства вины распирали его изнутри. Она считает его старшим братом, но как старший брат не может защитить свою сестренку? Он никогда не поймет почему она так привязана к нему, не поймет почему каждый раз прощает его поступки, каждую шутку, каждый промах. Складывается впечатление, что это она его старшая сестра, а он лишь её ненужный груз, но… Если бы это было бы так, то она бы не пришла сегодня к нему, не принесла бы этот чертов кекс, который уже где-то час валяется рядом с ним. Если бы он был бы для неё обузой, то Алиса не стала бы каждый раз обнимать его, чтобы успокоить.

— Блядство, – шикнул себе под нос Четвертый, сжав в руках волосы, — Блядство, блядство, блядство…

— Клаус? – тихий, дрожащий голос заставил его вздрогнуть. Когда парень понял, что это голос Алисы, то сразу же повернулся. — Стой, закрой глаза, – испуганно вскликнула девушка, и Клаус подчинился. — Не смотри на меня. Только не в глаза.

Он судорожно вздохнул и приоткрыл глаза. Он видел только малую её часть, но прекрасно понимал, что перед ним призрак Алисы. Сердце вновь сжалось от уже невыносимой обиды и вины. Слишком горячо внутри из-за нахлынувших эмоций. Зажав рот ладонью, он не сдержался. Горячие слезы градом падали на пол, разбивались об него. Они обжигали лицо, заставляли всхлипывать, солёными дорожками стекали к раннее искусанным губам, из-за чего те неприятно отозвались.

Алиса испугалась, приблизилась к нему, хотела как обычно обнять и успокоить, но руки растворились, как только та прикоснулась к нему. Она говорит ему успокоительные слова, твердит, что она не винит его в этом, но он не слышит. В ушах оглушающая тишина, в которой он спокойно утопает в своих же сожалениях. В такие моменты он хочет умереть, лишь бы перестать чувствовать. Он хочет прекратить эти мучения, но сам же причиняет себе боль. Он не может помочь живым, не может помочь мертвым, не может помочь себе. Клаус не слышит её криков. Он застрял в мертвенно тихом аду своего разума.

На рассвете

И нет жизни лучшей на свете,

Чем быть за решеткой, быть в клетке.

И нет жизни лучшей на свете,

Умирать каждый день на рассвете.

Может я сумасшедший, может я мазохист,

Но в красных чернилах исписан мой лист.

Я пишу стихи никому, я пишу стихи в пустоту,

И пусть они найдут свой путь, войдут в темноту

Этой бездны безмолвной и мерзлой.

И каждой строкой бессмысленно дерзкой

Повторяю я, сжав меж палец крестик,

И не спасёт молитва от всех мыслей мерзких.

Грехи вылетают с моих пересохших губ,

Как бы сильно не был бы прост или глуп,

Уничтожу живое, отдам честь Смерти.

Нет, не ради наживы или какой-нибудь мести.