Ошибка Выжившего 2 (СИ)

Я мысленно закричал, почувствовав неожиданный прилив настоящей паники. Моё метафизическое сознание затряслось в настоящей конвульсии, пытаясь вырваться из этой хватки, однако это было всё равно, что простому человеку порвать на себе цепи, обвившие всё тело.

Мои ручные твари не ответили на мой мысленный зов. Я в принципе перестал их чувствовать, словно их и не было. Лишь отдалённые образы.

— Между нами, дружище, действует негласное правило, — пустые глаза ублюдка превратились в два провала в бездну. — Мы убиваем друг друга быстро, без лишних страданий. Никто из нас не любит боль, не так ли?

Существо с какой-то извращённой нежностью поправило мою чёлку, вглядываясь в мои глаза, словно пытаясь в них что-то найти. Оно всё ещё сохраняло женскую форму, из-за чего до меня отдалённо доходили эмоции другого «я», которые, к моему ужасу, можно было интерпретировать как материнскую нежность, смешанную с чистой ненавистью.

— Только Мистер Стивенсон может позволить себе обрекать нас на болезненную смерть, но лишь потому, что никто из нас не может до него дотянуться. Ты же зазнался, и за это тебя нужно немного проучить. Можешь даже не надеяться на этого кита, скрывающегося за каплями дождя, дружище.

Я мысленно застонал.

Вот же сука.

Ублюдок похлопал меня по щеке, словно обнаглевшего ребёнка.

Я почувствовал, как моё тело начало словно уменьшаться. Плавиться. Кое-как я опустил взгляд, поняв, что происходит: моё тело начало превращаться в глину. Его пронзила какая-то уникальная форма боли, когда каждая клетка сигнализировала о том, через какую неестественную трансформацию проходит, но недостаточную, чтобы моё сознание просто-напросто отключилось от боли, не выдерживая информационного шока.

Почему-то я не умирал. Моё сознание продолжало находиться в вопреки здравому смыслу живом теле, превращая меня в бесформенную живую массу, причиняя мне бесконечную агонию.

— У меня есть небольшое хобби, — будто бы похвастался другой «я». — Все мы тяготеем к художеству, но у каждого из нас есть свои особенности. Я вот увлекаюсь, как бы странно это ни звучало, гончарным делом. Гончар. Очень успокаивающее хобби, а?

В руках твари появился глиняный нож.

— Мистер Стивенсон назвал это «Универсальным Ножом». Он очень особенный. Настоящий, хех, «дар океана»! Ты сейчас почувствуешь. Где мой рабочий стол? Ах, вот же он, прямо тут!

На месте шезлонга действительно оказался стол, на котором уже были заготовлены все нужные инструменты для моей пытки: гончарный круг, губка, разные ножи поменьше и, конечно же, глиняный нож в руке самого ублюдка.

Следующий час можно описать очень и очень лаконично: боль.

Каждая моя частичка тела, даже став жидкой глиной, продолжала всё чувствовать, и я не мог абстрагироваться от этой боли. Под весёлые напевания безумца он месил меня, замешивал, отрезал от меня куски и потом вновь смешивал всё. Его действия были удивительно точными, принявшее женскую форму существо казалось удивительно нежным.

Ему нравилось его хобби.

Постепенно моё тело начало приобретать форму. Форму маленькой глиняной скульптуры. Всё лишнее он убирал, отрезая своим ножом. В какой-то момент я понял, куда делись мои подчинённые: их смешивали вместе со мной. Их отдалённые крики иногда доходили до меня, но так, будто мы находились за непроходимой стеной.

В какой-то момент у меня появилось чувство того, словно моё восприятие естественным образом изменилось. Сжалось, перекрутилось, потеряло чёткие границы также, как мир видит Редди. Мне казалось, будто я в любой момент могу дотянуться куда угодно, но это было жестоким обманом: покорёженная глиняная статуэтка не может двигаться. Всё, что я мог — это послушно принимать форму, которую задавал гончар.

К боли невозможно привыкнуть. Боль можно научиться терпеть, можно повысить болевой порог до такого уровня, когда, кажется, любые пытки становятся для тебя лишь несмешной шуткой. Но это нельзя назвать «привыканием». Скорее, принятием. Я всегда ненавидел боль, всегда пытался убить себя как можно более быстрым способом, всегда подсознательно благодарил Мистера Стивенсона, словно та жертва стокгольмского синдрома, когда он убивал меня быстро. Это не страх. Просто естественное желание избежать чего-то неприятного.

Боль помогла мне осознать ошибку. Я должен был быть хоть чуть-чуть терпеливее к самому себе, несмотря на всю ненависть. В конце концов, я не Мистер Стивенсон.

Мы можем иметь одно происхождение, но это совсем не значит, что мы должны быть одинаковыми по сути. Мои желания причинять страдания старому ублюдку не должны были без лишней на то причины причинять страдания другим «я», как бы мне не хотелось обратного.

Нужен был идеальный баланс, про который, кажется, мне с самого начала говорил Мистер Стивенсон.

— А ты удивительно крепкий, — уважительно присвистнул Клейтон, разглядывая меня в руках. — Вижу, ты всё понял. Очень быстро. Крупный осколок? Счастливчик. Скажи, ты видишь сны о былом?