Ошибки прошлого, или Тайна пропавшего ребенка

– Да, ты можешь взять ее, – сказал Форрест, складывая карту.

– Вы так добры ко мне, – сказала она.

– Как будто у нас был чертов выбор. – На самом деле Форрест улыбался, глядя на нее. Он полез в карман рубашки и вручил ей пять двадцатидолларовых купюр. – На дорогу, – сказал он. – Только запомни, что ты никогда не была здесь. И никогда не возвращайся. На этот раз взаправду не возвращайся, договорились? Я не хочу снова увидеть тебя у себя на пороге.

– Я понимаю, – сказала Кики. Теперь она знала правила.

Когда на улице было еще светло, Форрест отнес ее вещи в машину. Потом она, сидя в кресле-качалке у камина, покормила ребенка. Наоми, сидя напротив, кормила Эммануэля. Кики молчала, в ней нарастал страх. Как только она выйдет за дверь этой тихой гавани, она больше не вернется сюда.

Подняв глаза, она посмотрела на Наоми и улыбнулась ей.

– Это твой ребенок, – кивнула Наоми на младенца. – Посмотри, как она лежит у тебя на руках. Скажи, разве она не чувствует то же самое, что ты?

– Не чувствует, – сказала Кики. – Она чувствует себя как та, кого я украла.

– Нет, – сказала Наоми. – Как та, кого ты спасла.

17

Я сердита на Пэм. Она сказала мне, что писать тебе письма, которые ты откроешь после моей смерти, эгоистично. Она сказала, что я сентиментально растягиваю прощание, пытаясь остаться в твоей жизни, вместо того чтобы дать тебе пережить свою потерю. Пэм не понимает, что значит умереть в двадцать девять лет. Она еще много лет будет принимать участие в жизни своего сына. Все, чего я хочу, это суметь прикоснуться к твоей жизни, когда ты повзрослеешь.

Может быть, я утешаю себя, когда пишу эти письма? Я могла бы месяцами раздумывать над этим вопросом. Но у меня нет столько времени. Поэтому я продолжаю писать, делая то, что считаю правильным, и то, что, по моему мнению, пойдет тебе на пользу. Если ты посчитаешь, что с моей стороны это эгоизм, забудь меня.

Кики остановилась на перекрестке проселочной дороги и шоссе № 70, пытаясь набраться храбрости и выехать на широкую дорогу. Последний час она медленно продвигалась по объездным дорогам, удаляясь от дома Наоми и Форреста, и думала о том, что могла бы доехать быстрее, если бы ехала не по таким избитым дорогам и пустынным улицам. Теперь она сидела, не в силах пошевелить пальцем, у выезда на шоссе № 70. Машин было немного, но они с шумом проносились мимо на устрашающей скорости. Когда Тим обучал ее водить эту машину, она ни разу не ездила на третьей скорости.

Малышка, по крайней мере, не мешала ей. Наоми посоветовала положить ее в слинг, когда она сядет за руль, поскольку к моменту отъезда младенец крепко спал, но ей это показалось слишком опасным. Что, если она врежется в дерево? Поэтому малышка – она отказывалась называть ее Коринн, поскольку считала себя не вправе давать ей имя, – спала в бельевой корзине на полу, у пассажирского места. Тоже не лучшее место в случае аварии, но она была рядом с печкой, что было важно.

Машина, которая ехала сзади, нетерпеливо сигналила. Она нажала на газ и отпустила педаль сцепления, накренившись вперед, сдвинула ручку коробки передач, и все ее тело напряглось, когда она выехала на шоссе и включила четвертую передачу. И вдруг полетела.

В шесть часов ребенок с воплем проснулся. Кики выехала на спокойную трехполосную объездную дорогу, но не заглушила мотор, чтобы машина не остыла, и, разведя молочную смесь, покормила ребенка.

– Я кормлю тебя в последний раз, Душистый горошек, – сказала она, склоняя голову и целуя мягкие волосы ребенка. – Мне так тебя будет не хватать. В последние дни ты была моей маленькой подружкой. – Кики смахнула слезы, застилавшие ей глаза. Сколько потерь может вынести один человек: мама, Тим, эта чудесная малышка. Однако она отказывалась верить в то, что Тим бросил ее. Как только все наладится, он найдет ее. И время от времени она сможет узнавать из новостей о губернаторе и его семье. Она сможет проследить, как будет расти малышка, наблюдать за ее успехами, зная, что помогла ей прийти в этот мир. Тогда Кики гордилась бы тем, что решила вернуть ребенка отцу, которому тот принадлежал. Она уже гордилась.