Ошибки рыб

Он был молод, загар позолотил лицо и руки, он улыбался сияющей улыбкой, светились против света желтые волосы, выгоревшие на висках, алели уши. В нем самом были свет, неистребимое счастье бытия, природная уверенность победителя, и не было на свете гор, на которые не мог бы он взойти.

Он помахал мне рукой.

За ним вдали, за пропыленной дорогой, за зеленеющей долиной с дувалами, крышами, цветущим миндалем, карагачами кишлаков, стояли цепи вершин, охристые, серые, увенчанные снегом и льдом акмеистические высоты.

Я проснулась, все соседи по купе уже пили чай, звенели ложечки в стаканах, таял изменяющий ток поля времени хрестоматийный рафинад.

Я вышла в коридор.

В вагонном окне плыл долгожданный пейзаж юга.

Сначала — море до горизонта.

Потом полоска песка, прибрежная пляжная полоса вдоль узкого перешейка, по которому мчался наш поезд.

И, наконец, увидела я двух бегущих по этому песку детей, мальчика и девочку, с бумажными змеями, поднятыми струями воздуха на крыло в голубом приморском эфире: у мальчика — большой белый конверт, у девочки — белая бабочка с буквами на крыльях.

Я бежала по вагону, перебежала в соседний вагон, поезд уходил, поворачивал, я уже не видела детей, осталась только параллельная рельсам полоса влажного мелкого песка, обрамленная водою отмель отлива. Я готова была рвануть стоп-кран, выскочить из поезда, бежать обратно к детям; зачем? я не знала, кто они — внуки Студенникова, дети его знакомых, их внуки? Сумасшедшая бабушка, полоумная тетушка, дурдомовское видение из остановившегося состава, я бы их только напугала, да мне и нечего было бы им сказать.

Но я знала своим неблагоприобретенным знанием ниоткуда, что они потому и бежали сейчас здесь с леерами своих великолепных летунов в звенящих от ветра руках, что много лет назад я не пошла на спектакль с ало-золотыми декорациями, исчезла, растворилась в небытии маленькая незначительная бытовая сценка в вестибюле для курильщиков, не дрогнули брови и губы Студенникова, когда, ломая спички об истрепанный спичечный коробок с бедуином на верблюде (а спички гасли одна за другой), не сказал он мне севшим и чуть дрогнувшим на первом слове глухим любимым знакомым голосом:

— С кем-то путаю? С кем я могу спутать тебя? Ты — рыжая, других таких нет.

НЕЗДЕШНЕЕ НЕБО

Во дворе орут, гремят, матерятся то ли подростки (большенькие такие подростки-бройлеры, акселераты), то ли наркоманы, то ли нанятые вомбаты, то ли приблатненные козлы. У кого-то периодически возникает идея угнать из одноэтажной пристройки, прилепившейся к брандмауэру и превращенной в сдаваемый за кругленькую сумму жилконторою гараж, два автомобиля — «Остин» и «Десото» — или хотя бы один? — мечту водителя, грезу угонщика. Ворота и замки поставлены на гараж самоновейшие, шума, блям-блям, много, но дверочка не открывается, замочек не сбивается, решеточка на оконце гнется, а в руки не дается. В прошлый раз сараюшку подожгли, то-то было веселье с иллюминацией, даже пожарные приезжали, тоже не смогли войти ни в дверь, ни в окно, зато крышу разворотили, огонь сбили — и вовремя, у каждой тачки бак на сто литров, рванет — не оберешься. Предполагаемые наркоманы с улюлюканьем катают по двору баки с мусором и припаркованные вдоль стен безгаражные автомобили. Ни один автомобиль не отвечает им воем сигнализации, обмерли противоугонные квакалки. Ни один хозяин не выскакивает из подъезда.

Мальчики, прибавив звук, сквернословят, рычат и трендят с утроенной силою. «Что их так разбирает?» — думает Колычев, гасит свет в комнате, чтобы они были виднее, а он невидим, отдергивает занавеску, открывает балконную дверь, бесшумней ниндзя выходит с сигаретою на балкон.

Метущаяся на ветру, по-летнему разросшаяся за теплую весну листва скрывает от него еле заметные во тьме фигуры. В его поле зрения попадает нечто светящееся, он поднимает глаза. Огромная неправдоподобная звезда горит на востоке. «НЛО?» — Колычев переводит взгляд и обнаруживает доселе неизвестное ему созвездие. Зато не видит ни одной из Медведиц, вместо них на небе нечто неподобное. Детки внизу вяло сбивают несбиваемый замок.

«Почему так темно?» — Колычев холодеет, сообразив наконец, что ведь белая ночь, начало июня и то, что он принимал поначалу за тучу, — натуральная чужая тьма чужой ночи с чужим небосводом. «Может, я слепну?» Но в комнате он видит все отчетливо. «Может, дело в оконном стекле? На кухне старая рама, финская, а в комнату намедни самоновейшую японскую поставили, супер, может, она со спецэффектом?» Но на балконе никакой рамы нет, всё натюрель. Колычев выходит на лестницу, поднимается на чердак, вылезает на крышу.

Четыре луны разного размера и разного оттенка сторожат неизвестно откуда взявшееся нездешнее небо.