Ошибки рыб

Я рисовала, местность гнала нас по лабиринту троп, мы огибали рощицы, группы фруктовых деревьев, я уже не знала, откуда мы пришли, когда мы увидели неподалеку высокий холм с деревами за каменными стенами оград; на вершине холма стоял очередной портик, фронтон, колонны, ступени центральной лестницы. Золотом блестели буквы над колоннами, надпись антиквой: ЛАБОРАЦЦО.

— Что это значит?

— Я читал школьный учебник старшей сестры, новейшая история советского пошиба. Там в двадцатые или в тридцатые годы на селе открывали хаты-лаборатории. Одна из них перед тобой.

— Пойдем посмотрим?

— Похоже, туда ни лестницы, ни дороги нет.

Северная боковина холма от подошвы его до глухой стены укреплена была подпорной стенкою, камни покрывал мох, они поросли пучками травы.

— Смотри, фонтан.

В центре подпорной стенки стоял пересохший фонтан, сух был рот сатира-маскарона с кольцом в носу, пуста получаша, куда некогда выблевывал сатир струю воды; впрочем, стоп, я ведь столько читала о затейливых эдемах, и сюжет с пустопорожним фонтаном однажды где-то попадался.

— Это вход! Тяни за кольцо!

Неожиданно легко примыкающая без зазоров к стенке калитка с сатиром отворилась, впустив нас на узкую крутую лесенку; сверху из небольших стеклянных иллюминаторов лился свет.

— Иди, не бойся, закрой за собой дверь, лестница короткая.

— Я и не боюсь, — сказал Виорел. — А куда она ведет?

— Если всё по правилам, она ведет в тайный сад.

Легко открылась дверца на изнаночной стороне верхней неприступной стены, и мы вошли в некогда любимое старинными садовниками пространство секретного сада, отделенное от главного сада с Лабораццо еще одной близнечной доломитовой стеной.

В центре на невысоком постаменте стоял бюст женщины-януса, глядящей на запад и на восток. Западное лицо с полуоткрытым ртом показалось мне знакомым. Вдоль трех стен фигуры женщин с животными и птицами на головах смотрели вдаль со своих пьедесталов (улыбки статуй были раскрашены сургучно-коралловой, чуть облупившейся краской); у четвертой невысокой стены (видны были дальние холмы со своими кастелло) по обе стороны каменной чаши расположились две огромные пучеглазые рыбины, мы сели на них, как на скамеечки, и тотчас из их ртов потекли в чашу фонтанные струи сияющей на солнце воды.

Одна из статуй — на голове у нее сидел петух — держала металлический посох в виде огромного ключа, и стоило Виорелу взяться за ключ, как тот повернулся вокруг своей оси, повернулась статуя вместе с постаментом и узким каменным прямоугольником стены, открылась калитка, бесшумно закрылась за нами.

Мы поднялись по невысоким ступеням широкой лестницы.

Темные деревянные двери были не заперты, в беломраморном центральном зале Лабораццо было светло. В глубине раздваивающаяся лестница вела на второй этаж, в середине двери вели в боковые флигели. Зал был обведен п-образной узкой и длинной ванною, в которую из невидимых труб подавалась вода. Этот бассейн — или непрозрачный аквариум — шириной около полутора метров сложен был из бело-золотого мрамора, поверхность темной, умбристой, чуть йодистой воды двигалась и дышала на высоте метра от пола. Лепет, журчание, плеск, бульканье, что-то мелькало, то всплывая, то погружаясь на дно.

Виорел шел впереди, я видела, как он остановился, замер, отпрянул, вгляделся в воду, междометие, вгляделся еще раз…

— Что там? Живые рыбки? Морские коньки?

Он не отвечал. Я подошла.

Большая голова с нежно-розовым лицом и развевающимися редкими волосами, всегда в профиль, глядела на меня, проплывая, ясным зеленоватым глазом, точно полукамбала, голубыми тенями обвело веки. Навстречу ей плыла другая, поменьше, размером с человеческую, напоминавшая эскиз аниматора к мультипликационной «Гернике» Пикассо, вот уж у этой-то головушки оба глаза были на одной стороне, она была камбала в полной мере, и с легким отвращением, оттенявшим то ли страх, то ли трепет, смотрела я на ее точеный профиль. Рты у голов были полуоткрыты, как у статуй тайного сада, зубы белели жемчужинками, струился темный йодистый тинный бульон мраморного водоема. Вот проследовала натуральная медуза, но с человеческим ухом, а за ней всплыл со дна круглый, величиной с детский мячик карий глаз, чья орбита напоминала маленькую планету, я не рассмотрела его, он ушел в темную глубину. А вот и одинокое большое ухо, ушная раковина, а вот рука, совершенная, точно рука Венеры Милосской с настоящей раковиной в точеных пальцах, а следом маленькая русалочка со стеклянной погремушкой. Для человеческого взгляда были они неприятно разномасштабны, у темного их бульона представления о масштабе не было.

— Вот тебе и лабораццо, — сказал Виорел. — Лаборатория авангардистских монстров. Смотри, какая гаргулька подплыла. Как думаешь, она нас видит? Может, она на нас злится?