Ошибки рыб

Муж Таисии Васильевны, доктор Чоловский, был всю блокаду главным хирургом эвакогоспиталя в лавре. В 1943-м его бросили на Курскую дугу, в самое пекло, в самую мясорубку. Он дошел до Берлина.

«В 46-м он вызвал меня туда. Берлин был снесен бомбежками. Немцы копались в мусоре и искали свои пожитки. Мужа держали там до 1948 года. А с 1949-го он на Суворовском проспекте заведовал отделением военного госпиталя. Здесь он и умер в 1988 году. Последние слова его были: „Толечка, отключи капельницу“. Последние десять дней и ночей я сидела около него. До последнего момента он анализировал свое состояние. Он был врач. А теперь там все больше дежуранты».

«К нашему возвращению в Ленинград Институт глухонемых закрыли. Фельдберга обвинили в сожительстве с глухонемыми (это с молодой-то красавицей женой) и еще черт-те в чем. Сенсорной алалии не признавали. Я ушла на пенсию учительскую: 66 рублей 90 копеек. И стала сама заниматься с учениками — почти бесплатно».

Она обучала сенсорных алаликов, вырабатывала методики. Начинала учить грамоте с трехлетнего возраста, понемногу, постепенно вводя новые буквы и слова. Детей приучала сидеть на месте и заниматься с пятнадцати минут до двух часов, незаметно наращивая время, учила не отвлекаться, развивала работоспособность, желание учиться дальше.

Буквы мы с Алешей писали на все лады: водя его рукой, по точкам. Разноцветными фломастерами, кистью. Мы лепили их из пластилина на картонных квадратиках, раскрашивали пластилиновые буквы гуашью; складывали их из счетных палочек и спичек, выводили акварелью на промокашке, а на игрушечной доске — мелом, вырезали из лото с алфавитом.

Под фотографиями родителей и брата крупными буквами выведено было: «ПАПА», «МАМА», «САША» — первые прочитанные слова.

Кстати, аутисты, как и сенсорные алалики (или все аутисты — сенсорные алалики?), читают слово целиком. По методике Чоловской Алеша и читал слово целиком, а потом сам — с моей помощью — разрезал его на слоги. Тогда как в букваре вспомогательной школы (и нормальной) слова написаны по слогам, с дефисом, и аутичному сенсорному алалику разламывают его «целиковое» чтение, создавая лишние сложности для ученика и для учителя…

Счетный материал тоже отличался разнообразием. Таисия Васильевна — и мы за нею — подкладывала под цифры 1, 2, 3 и пластмассовых объемных «уточек и гусочек», и палочки, и геометрические фигуры.

Особое значение придавалось выкладыванию на столе из счетных палочек (я на своей половине, Леша за мною на своей — сначала его рукой, потом сам) зубчатого забора (остроугольного и п-образного), квадрата, треугольника, домика. Труднее всего, как ни странно, давался зубчатый забор. Через месяца три или четыре удавалось выложить огромного робота, на которого уходила уйма палочек, и в этой путанице ребенок ориентировался прекрасно, ухитряясь выложить в нужном квадратике нужную диагональ безошибочно. По мере того, как усложнялись выкладываемые фигуры, заметно наращивалась речь.

В свою очередь, изучение предлогов (большей частью — в игре: положи это на книгу, а это под нее и т. д.) и направлений (налево — направо — вперед — назад — вверх — вниз) давало возможность прогрессировать в счете, лучше понимать и решать задачи.

Задачи вообще начинались с ходу, с цифры 2.

Когда я впервые пришла на Охту в крошечную квартирку Чоловских, за столом сидел русый мальчик лет пяти и читал задачу: «И ле-те-ли пять си-ниц. Две у-ле-те-ли. Сколько си-ниц оста-лось?» Говорил он с трудом, скандируя, запинаясь. Мальчика увела мать. Чоловская сказала мне, что два года назад мальчик был неговорящий.

— А через год он будет говорить, как мы с вами, и пойдет в нормальную школу.

Таисия Васильевна была маленькая, голубоглазая, поправляла иногда шпильки в высокой прическе, темные шпильки в седых волосах. Чоловский, худой, остроносый, изящный, великолепно находил общий язык с трудными учениками жены, даже с моим Алешей, который был труднее всех.

После урока Таисия Васильевна всегда поила ученика чаем, чаще всего — с печеньем (например, с крохотными меренгами, она сама их пекла). Она считала, что так сложный ребенок, для которого учеба требует огромных усилий, легче восстанавливается.

До сих пор видя воробьев, синиц, снегирей, чаек я вспоминаю стайки свободных прилетающих и улетающих птиц из задач Чоловской.

Она научила меня записывать слова, сочетания слов, предложения за моим учащимся говорить сыном. Это «от двух до пяти» растянулось больше чем на двадцать лет — и продолжается.

Однажды мой «человек дождя» сказал (а я записала):

— Я обижаюсь на старых людей: зачем они умирают?

Одна композиция

До института Михаил Копылков работал в реставрационных мастерских. Будучи учеником реставратора, влезал он в механизм часов Петропавловки; в ноябре было холодно, мастер перед входом в часы выдавал стакан водки. Михаил случайно сбил плечом ось, и часы исправно врали три месяца: отставали (или спешили?) на сорок минут. Маленький человечек на высоте над городом внутри часового механизма, движущиеся огромные шестеренки, стужа, вой ветра.