Ошибки рыб

— В прошлом году, случайно забредя в Музей Бродского, я попала на концерт О. К. Зрители собрались в Малом концертном зале, ибо больших помещений композитор не признавал. Все, человек двести, расселись в креслах; тут вышел конферансье и попросил слушателей покинуть ненадолго места свои, потому что присутствие людей мешает исполнителю занять место у рояля. Слушатели были в основном к-ские фэны, сопровождавшие его годами, перебирающиеся из концерта в концерт, хорошо знавшие его причуды; поэтому зал безропотно вымелся в фойе, чтобы вернуться через три минуты. Исполнитель уже сидел за «Стейнвеем» на длинной банкетке, подогнув под себя ноги, то есть сидел на коленках; на голове у него был мешок, сшитый из вафельного полотенца, раскрашенный для красоты: с мешком на голове никого он не видел, поэтому спокойно приступил к импровизации. Зрители погрузились ad abrupto в музыкальный поток, увлекающий их в неведомое, сидели около часа совершенно зачарованные. Они не могли определить, с чего началось произведение и почему оно закончилось, словно удалось им чудом вернуться в покинутое год назад в предыдущий концерт прекрасное виртуальное пространство из звуков. После чего им было предложено уйти из зала поживее, чтобы исполнитель мог удалиться со сцены. Что они и произвели, совершенно вознагражденные за послушание началом второго отделения, вполне обычным. Композитор появился безо всякого мешка, в вечном своем берете (в котором, как всем казалось, он и спал не одно десятилетие), волосы до плеч, темные очки, и стал играть на сей раз не свои произведения, а чужие. Под конец вечера исполнял он Вагнера, для чего банкетка задвинута была им под рояль, и он лег на банкетку; словно на выступлении иллюзиониста, из-под инструмента выглядывали только его голова да расположившиеся на клавиатуре руки. К. объяснил слушателям (по совместительству зрителям), что Вагнера все играют неправильно, что исполнять его можно и должно только так, таким образом и никак иначе. Похоже, что он был прав, роль в исполнении играло и лежание пианиста под роялем, потому что из Вагнера загадочным образом улетучились помпезность и державность, не говоря уже о масштабности, а осталась одна только Музыка…

Остров на Волге

В школе Паша Абрамичев был одним из лучших пловцов, и его отправили в Саратов на спартакиаду по плаванию.

Призового места он не занял, и, хотя поездка сама по себе была ему в радость, после заплыва он огорчился, отошел в сторонку и, пройдя по берегу, приметил остров на Волге, до которого решил доплыть, то ли желая что-то доказать (не спартакиаде, так себе), то ли просто от нерастраченного пыла пловца.

Расстояние для мальчика было немаленькое, больше, чем в самом широком месте Невы у Петропавловки, однако он доплыл, лег на песок, чтобы отдышаться, и тут увидел девицу, вышедшую из кустов, из высокой травы.

Она вступила в реку, заходила все дальше и вдруг ушла под воду с головой, исчезла. Мальчик понял, что девушка не умеет плавать, что попала она в донную ямину и тонет. На секунду она выскочила, как поплавок, но тут же снова канула в Волгу.

На несколько мгновений оторопев, вспомнил он мучительно длинную сцену из совсем раннего детства, как он сам чуть не утонул, молниеносно в памяти промелькнуло. То был затон канала или речки, один из желтоглинистых водоемов Армении, теплая вода, излучина возле железнодорожной насыпи, посередине глубокое место, мелкий «лягушатник» у берега. Он бултыхался с мелюзгой в «лягушатнике», большая девица сползла с высокого бережка, переместилась на глубину, он ладошкой брызнул ей в лицо водою, дети вокруг хохотали, тоже стали на нее брызгать, изловчившись, она ухватила его, ближайшего, за шкирку, окунула в воду с головой, да и стала под водой держать. Он ополоумел от страха, удушья, тоски, выпучил глаза, в глинистой, мутной, пронизанной солнечным светом воде увидел две прозрачные соленые струйки своих слез, сейчас вдохну, глотну, сдохну, умираю, всё, тут она отпустила его, мальчик отлетел в сторону, на глубокое место, пошел было ко дну, но забарахтался, забил руками и ногами — и поплыл по-собачьи: научился плавать!

Бросился он спасать утопающую, хоть и боялся, что она, такая большая и длинная, с перепугу может утащить на дно и его; нырнув, он подобрался к ней сзади, снизу, стал выталкивать ее на мелководье — и вытолкнул. Девица была без памяти, он вытащил ее на берег.

Она лежала, как огромная рыба, вздрогнула, изо рта вылилась вода, она открыла глаза, но не двигалась, глядела в небо, ни звука, ни слова, как мертвая, в мертвой тишине. Стало ему по-настоящему страшно, страх сковал его, безмолвие объяло. Из-за кустов вышли двое парней, увидели лежащую девушку, подбежали. Они махали руками, складывали пальцы, кивали, гримасничали, ни звука, и тут его осенило: глухонемые! Все трое были глухонемые, девушка, которую мальчик вытащил из воды, не смогла бы позвать на помощь, а спутники ее не смогли бы ее услышать; сущим чудом было то, что вовремя поплыл он на остров, почуяв беззвучный зов судьбы.