Ошибки рыб

Вторая волшебная шкатулка, приютившая юного реставратора, была прямой противоположностью первой: в эрмитажной домашней церкви, устав от работы на лесах, Михаил засыпал, свернувшись калачиком, в «луковке» храмового куполка.

Словно шекспировский актер, Копылков для неведомых зрителей (возможно, для ангелов) разыгрывал живую картину, одну композицию под названием «Фракталы»: человек во времени и человек в Вечности.

Но поскольку всякая уважающая себя история трехчастна и троична, чуть было не представилась ему возможность побывать в третьем необычном вместилище.

Эрмитажные реставраторы частенько, сокращая маршрут, переходили от лестницы к лестнице по подвалам. И Михаила постоянно притягивал уходящий во тьму подвальный коридор, мимо которого он следовал за мастером. Однажды, захватив с собою фонарик, улучив подходящий момент, нырнул он во тьму. Коридор был длинен, а в торце его, в тупике, неожиданно возникла огромная клетка, в каких перевозят животных бродячие цирки или приобретший нового обитателя зоопарк.

Замирая — сердце стучало вовсю в подвальном мраке — «Сейчас туда войду!» — Копылков подошел поближе, увидел висячий замок, посветил внутрь. Клетка была полна Сталиных всевозможных размеров, самомасштабировавшихся вповалку маленьких, средних, больших скульптур из яшмы, малахита, хрусталя, сердолика, серебра, янтаря, незнамо из чего.

Не сумев попасть в уже занятую клетку для зверя, свободный художник ретировался.

Беседа о музыке

Гости, съехавшиеся на дачу, внезапно заговорили о музыке.

Начал разговор Б. Л.:

— Наш комаровский эльф, композитор О. К., был вундеркиндом, пианистом-виртуозом, матушка выводила его на сцену за ручку, маленького, золотоволосого, в темной нарядной курточке с белым кружевным воротником. Слушатели восторженно аплодировали, говоря: «Он точно Моцарт!»

— Я его помню молодым, — откликнулся А. М., — этаким спортивным кузнечиком в зеленых брюках. Он был так экстравагантен, что казался мне рыжим. Меня однажды привели к нему в гости, в квартире стояли два рояля, и я ждал, что он нам что-нибудь сыграет. Но он поставил для нас запись своих произведений, играть не захотел.

— Эка невидаль, что он для вас играть не захотел! — заметила В. Р. — В юности О. К. пришел сдавать выпускной консерваторский экзамен по классу фортепиано, сел было за клавиатуру, а потом, повернувшись к приготовившимся слушать экзаменаторам, промолвил: «Прямо не знаю, что вам сыграть. Моцарта вы не понимаете, Бетховена не любите, а Баха притворяетесь, что любите. Лучше я вам ничего играть не буду!» — и удалился.

А. сказал:

— К. — наш комаровский бренд, здешний символ, почти «гений места». Если летом его долго не видишь, становится не по себе. «Где же он?! Куда он подевался?» — думаешь; и тут же появится: идет, заложив заломленный руки за спину, вывернув плечи, нос по ветру, глядя в небо, сочиняет музыку, должно быть.

Вступила Н.:

Мне кажется, он не то что ее сочиняет, а в ней пребывает, ходит, живет. У нас неделя, а у него гамма. От понедельника до понедельника: от «до» до «до». У нас среда, к примеру, а у него «ми». И, возможно, «ми бемоль». Проснется, бывало, в субботу и думает: «ля» настало.

Ш. воскликнул:

— Разумеется, К. живет в гамме! Он даже поссорился из-за этого со своим знакомым художником, который жил в семи цветах радуги, то есть спектра: художник утверждал, что нынче перманент зеленый, а композитор кричал, что «фа-диез». Чуть до драки не дошло.

Т. завершила беседу: