Осиновая корона

Для того, чтобы обсудить неминуемое противостояние с ним и с королём Хавальдом — схватку за Академию, — и собрались здесь сегодня все эти люди. В коридоре ратуши было душно и тесновато; рыцари и лорды тихо переговаривались, и гул их чеканной ти'аргской речи стоял в ушах. Шун-Ди прислонился спиной к стене и скрестил руки на груди, глядя на закрытые двустворчатые двери из тёмного дерева и стараясь не привлекать к себе лишних взглядов. Он был здесь единственным уроженцем Минши, причём явным — с татуировками, клеймом на лбу и в традиционной одежде (сегодня впервые вернулся к ней). Его уже знали как переводчика, мореплавателя и одного из не титулованных «помощников» лорда Альена, но он всё ещё не был уверен, что имеет право тут находиться.

Шун-Ди не любил и не умел подслушивать чужие разговоры, но сейчас, среди приглушённой разноголосицы, ему некуда было деться. Или, может, это проклятье переводчика — сгибаться под потоками чужой речи и тщетно силиться осмыслить её, не умея разобраться даже в самом себе?…

— С минуты на минуту…

— Бедняга Этуан, такие ужасные раны. Да спасёт его поительница Льер.

— Он ведь служит семье Элготи? Кстати, брат Нивгорта за нас или против?

— Не знаю, давно ничего не слышал о нём.

— Может, и домыслы, но слишком многие говорят. Чёрная магия, вплоть до некромантии — мерзость! Потому и пропал на двадцать лет, а вернулся юным, как прежде.

— Экий вздор, уж простите! Тоури — древний и уважаемый род, я никогда не поверю…

— …да и всё бы ничего, но волки — чересчур. Меня от них в дрожь бросает. Вчера разнимали драку в западном квартале, и…

— Отражения…

— Но лорд Иггит не должен претендовать…

— А если наместник и вправду тоже…

Шун-Ди вздохнул. В затылке зарождалась тупая боль. Ему хотелось остаться одному и возжечь палочки с благовониями — что-нибудь успокаивающее, вроде лаванды. Перебирать чётки с молитвой. Может быть, почитать — что-то не очень серьёзное, но и не глупое. Что-то между философским трактатом и пошлыми историями, которые коллекционирует Ниль-Шайх и другие молодые (и не очень) купцы из его компании. Сидеть на террасе при свете масляной лампы или лучины, вдыхать свежесть ночного сада — примерно в Час Цикады или Час Моря — и не думать о войнах и политике.

Хотя — долго ли он смог бы прожить так? «Если ты считаешь себя нормальным, то горько ошибаешься. Ты напрочь безумен». Так сказал Лис в деревушке боуги — и, похоже, снова был совершенно прав. Он убежал бы от покоя и счастья, чтобы ломать себя и страдать в лишениях. Не для того, чтобы найти отца, как Уна; своего родного отца ему точно никогда не разыскать — смешно было бы и пытаться: в ту пору рабыню мог взять кто угодно. Не для того, чтобы спасти своё или чужое королевство, как лорд Альен и Лис. Не для того, чтобы вернуть обман утраченной молодости и старого друга, как лорд Ривэн.

Неужели совсем без цели? Или просто — чтобы почувствовать себя живым?…

На стене напротив, между двумя скобами для факелов, висел потемневший от старости, выцветший гобелен. Чтобы не вслушиваться в раздражающие перешёптывания лордов и рыцарей, Шун-Ди стал смотреть на него. Гобелен изображал море; судя по форме бухты, зубчатой стене и сторожевым башням — порт Хаэдрана, но в далёком прошлом. Безо всякого правдоподобия и соблюдения пропорций, но старательно, с детской наивностью были намечены силуэты кораблей. Довольно много — наверное, гобелен создали в те времена, когда кораблестроители Альсунга и Минши ещё не превзошли местных, а в Хаэдране процветали не только рынки, но и верфи. На берегу, окружённый толпой простонародья, фигурками лордов в ярких одеждах, рыцарей в доспехах, жрецов в тёмных балахонах, стоял человек в красной мантии — видимо, градоправитель. Вот что: значит, гобелен действительно древний — одного из тех периодов, когда Хаэдран был вольным, независимым городом, а не переходил от Ти'арга к Альсунгу, точно мяч в бесконечной игре. Когда он гордился статусом крошечного, но богатого торгового государства и молился собственным богам, главным из которых был лукавый Аргье.

Когда новый правитель города занимал пост лишь после странной и красивой церемонии. Она называлась «брак с морем» — и именно её пытались показать на гобелене давно умершие мастера. Человек в красной мантии бросал в море золотой перстень — в знак того, что город и море и дальше будут жить в союзе, подобно мужу и жене. Шун-Ди несколько раз слышал об этом исчезнувшем обычае от ти'аргских купцов.

И почему-то на месте человека в красном ему представился лорд Альен.

— Здравствуй, Шун-Ди-Го Обязательный. Ты, как всегда, явился заранее?