Осиновая корона

— Чары смерти, которыми я… злоупотребил, вызвали разрыв в ткани мира. Поэтому мне пришлось…

— Это я знаю. Имею в виду другие цели, — они смотрели строго в разные стороны; не будь всё это нервно-грустным, было бы нервно-смешным. — Ты сказал «слабость». Дело в твоём учителе? Ты хотел вернуть его из мира мёртвых?

Лорд Альен долго молчал. Тень, затянувшая его черты, казалась непроницаемой, как сумрак под выступами на бугристом теле замка; но вскоре эти черты прояснились. Он бережно поймал пушинку, в жаркой лени пролетавшую мимо балкона — и отпустил.

— Нет никакого мира мёртвых, Уна. Есть просто смерть и то, что к ней приводит. И то, что за нею следует. Память. Вина. Боль, — он снова посмотрео на неё. — Желание.

— Но всё это относится и к жизни. И… к любви.

— Да, — улыбка, стянувшая красивые губы, была похожа на судорогу. — Ты права. Любить больно. Жить больно. Слова причиняют боль, и магия тоже. Всё причиняет боль, если оно настоящее. Это, пожалуй, главное в том, что я вынес из двусмысленного места Повелителя Хаоса. То, что ты любишь, всегда тебя покидает. То, что ты любишь, убьёт тебя.

Тот, кого ты полюбишь, предаст тебя.

Но он уже предал её — там, в битве за Академию. Довёл её до отчаяния, чтобы выиграть поединок с Тхэлассой. И она осталась в живых.

Уна выдохнула, стряхивая обволакивающую магию его слов.

— То есть ты любил его. И он умер. И та женщина из народа майтэ, и твой друг-резчик… — слов не хватало. Она облокотилась о бортик и опустила голову на руки — чтобы он не видел, что творится с её лицом. — И в этом — слабость? В том, что ты их любил и хотел всё исправить?

Ответ прозвучал глухо и холодно — точно из недр фамильной усыпальницы Тоури.

— Да. У меня нет и не было права на это. На жертву, заботу… Любовь. Я сходил с ума, и моё безумие чуть не вывихнуло мир. Я могу только брать, Уна, ничего не давая взамен. Поэтому — да, это слабость. Слабость — даже то, что я сейчас вот так говорю с тобой, хотя…

Ему не удалось закончить фразу. Уна не поняла, как, но в следующую секунду его руки оказались у её губ; руки, влажные от слёз. Он обнял её — или она его? — и кто-то из них тесно прижал кого-то к себе. Они стояли на балконе Кинбралана, и Уна не знала, где кончаются её слёзы и начинается его сдавленное, прерывистое дыхание, где ткань платья переходит в чёрный шёлк из других вселенных.

— Это не слабость, — наконец пробормотала она, мечтая, чтобы он не начал высвобождаться первым. — Не слабость… отец. А если и слабость — пусть так. Ты не бог, и не демон Хаоса, и не бессмертный дух. Ты не обязан всегда быть сильным. И ты можешь остаться, если хочешь. Останься со мной. Это тоже не будет слабостью.

Он усмехнулся ей в волосы.

— Конечно же, будет, Уна. И ты знаешь, что остаться я не могу.

— Ради твоего долга?

— Ради твоего блага. И не только твоего. Так просто не может быть. Мой путь должен продолжиться иначе.

— Знаю. Но мне так хочется…

Договаривать не было смысла.

— Это не значит, что я не хочу, — сказал лорд Альен через некоторое время. Его голос уже не был перехвачен спазмом боли, но руки всё ещё легко лежали на спине Уны. Легко — точно были там всегда, точно их высекли вот так, в одной каменной статуе. — Просто иногда дело не в желании. Ты ведь понимаешь. Я хочу остаться, но впоследствии хуже будет всем — да и мне. И я буду жалеть о том, что поддался искушению. Я так устроен, Уна. Если хочешь, считай это болезнью, — новая рваная усмешка. — Мой отец так и думал, к примеру. Врождённый изъян.

— Это не болезнь, — с неожиданной для себя (учитывая обстоятельства) твёрдостью возразила она. — И не изъян. Ты — тот, кто ты есть.

Мы — те, кто мы есть, — в ушах загремел землистый, пахнущий травами и дикими цветами рёв медведицы Бергарот. — Ни больше, ни меньше.

— Хочешь сказать, я не безумен? И не жесток? — в глубокий голос вкралась лисья насмешка. Поддевает. — И моя близость способна принести добро хоть кому-то?… Ох, Уна. Как же далеко зашло твоё помешательство.

Уна повернула голову, чтобы щекой плотнее прижаться к шёлку его рубашки. Её давно преследовали глупые порывы выяснить, бьётся ли его сердце так же, как у всех людей. Оказалось — бьётся.

— Тогда тётя Алисия тоже помешанная, — парировала она, неубедительно изобразив обиду. — Она говорит о тебе с большим жаром, чем жрецы о богах, а менестрели о музыке.

Высвободив одну руку, лорд Альен вновь провёл по камням бортика. Ноздри защекотал запах гари: мох темнел и обугливался, и вовсе не от свирепого солнца. Что ж, не худший способ «выпустить пар».

— Алисия просила меня остаться. Смелее и дольше, чем ты. В тебе вообще пока ещё слишком много робости. И порой… самоумаления. Это даже отталкивает.

Больно. Она молча проглотила удар.

— Она просила, и ей ты тоже отказал?

— Конечно. Хотя это далось непросто. Алисия любит меня, но не творит из меня полубога. А ты — творишь.

Он явно добивался — в числе прочего — чтобы Уна разорвала объятие. Она обречённо разжала руки и отстранилась.