Осиновая корона

— Потому что она твоя, — фигурка — прохладная, хоть и чуть потеплевшая от его прикосновения — легла ей в руку. Твёрдые, приятно-симметричные перья на спинке совы наощупь напоминали чешую Инея. — Подарок. На ней особые чары, моё недавнее изобретение. Хочу, чтобы ты знала, Уна: я ухожу, но не бросаю тебя и не исчезаю из твоей жизни. Если когда-нибудь тебе понадобится помощь, защита или совет — просто поднеси статуэтку к губам и шёпотом позови меня по имени. Я услышу и отзовусь. И, конечно, не только тебе, — добавил он, заглядывая в сторону — в начало осиновой аллеи, в её жаркую, трепетную полутень. — Если что-то будет угрожать Алисии, или её детям, или… Твоей матери. Разумеется. Просто позови по имени.

— Обязательно по имени? А если я позову «отец»?

Она сжалась от собственной дерзости, стискивая сову во влажной от пота руке; клюв и изгиб каменной грудки больно впивались в ладонь. Лорд Альен в насмешливо-оценивающей задумчивости потёр подбородок.

— Полагаю, и это должно сработать.

— А если, — голос сорвался на хрип, — учитель?

Улыбка растаяла. В сини глаз затемнела знакомая строгость.

— Это налагает большие… обязательства. И я не уверен, что они принадлежат мне.

— Конечно, тебе. Больше некому.

Он помолчал.

— Спасибо.

Коршуны кричали, словно соревнуясь — кто закричит болезненней и протяжней, кто вернее разрушит жаркую ленивую тишину. Кухарка с корзиной скрылась, когда дорога нырнула в перелесок; Савия, отчищавшая пряжки на туфлях леди Моры, сонно зевнула; маленький сын псаря тщетно пытался научить пухлого рыжего щенка по команде приносить набитый песком мячик; жук с переливчатой зелёной спинкой вылез из какой-то щели в прохладе винного погреба и — замер в недоумении; кузнечики безудержно пели в траве и пушистой ковыли под осинами; и надо всем этим в мрачных раздумьях высились башни Кинбралана. Замок жил своей потаённой жизнью, и в его глубине невидимое сердце гнало по жилам что-то — не то кровь, не то чернила, не то каменную пыль.

— Я уйду завтра, Уна.

Ещё раз заглянуть в глаза, ещё раз коснуться, ещё — и всегда будут мало. Она уже знала, что все дороги мира приведут её сюда, на этот балкон. Сколько бы слов ни очернило в ночи бумагу, сколько бы клятв ни было дано и нарушено, сколько бы терновых шипов ни вонзилось в сердце, делая его сильнее и безжалостнее, впереди — полёт и вечное возвращение к тому, кто её породил. Впереди страшная, оглушительная свобода.

И история, которой нельзя закончиться.

— Учитель, я буду ждать.

ЭПИЛОГ

Минши, остров Рюй. Два года спустя

Шун-Ди поставил точку и подул на свиток, чтобы чернила быстрее высохли. От усталости болели глаза и ныли кончики пальцев. Переводов сегодня было особенно много: два длинных торговых договора к вечеру дополнились частным письмом (Эниш-Эйх, который продавал оружие наёмникам из Кезорре и завёл там много знакомств, с недавних пор стал у Шун-Ди постоянным заказчиком). Всё удалось закончить в срок, но, кажется, он переоценил свои силы.

Однако и этот тяжёлый день подходит к концу. Такова участь всех тяжёлых дней — слава Прародителю.

Шун-Ди свернул свиток, запечатал его и громко хлопнул в ладоши, подзывая помощника из соседней комнаты. Не помощника, а слугу — с улыбкой напомнил себе. Конечно, официально Тах-Иль-Го — всего лишь его слуга, но на самом деле без его трудолюбия и деловой сметки сеть аптек и косметических лавок уже развалилась бы. Именно ему Шун-Ди хотел передать торговлю, рано или поздно — полностью. Он давно принял решение с головой нырнуть в переводы, а ароматические масла, порошки от кашля и подсчёт золота оставить кому-нибудь другому. Можно только благодарить судьбу за то, что она даёт ему сделать это постепенно и безболезненно, посылая такого исполнительного, верного человека, как Тах-Иль.

Он вообще всё чаще думал, что за многое может благодарить судьбу. И мысль об этом всё чаще вызывала не стыд и жгучие муки из области «я не достоин», а странное удовольствие.

— Шун-Ди-Сан?

Ширма тихо отодвинулась, и Тах-Иль заглянул внутрь — как всегда, чуть украдкой и будто робея. Шун-Ди улыбнулся ему. Юноша просиял в ответ, тонкой смуглой тенью проскользнул в комнату и низко поклонился, сложив ладони у подбородка. Церемонный и уважительный поклон, не похожий, однако, на самоуничижительное падение ничком, которое когда-то полагалось рабам при виде хозяина.

На лбу и левой щеке Тах-Иля тоже темнело клеймо. Лилия. Как и Шун-Ди, он родился рабом и добился чего-то большего лишь благодаря Восстанию и милости судьбы. Наверное, это отчасти объясняет, почему Шун-Ди с первых дней знакомства проникся к нему симпатией.

Отчасти.

— Всё в порядке, Тах-Иль-Го?