Придумав такой выход, он даже поднялся со ступеньки лестницы, но сразу же и сел на прежнее место. Нет, не мог он так поступить — оставить прииск с шайкой и укатить в Елбань. Не мог. Это же получается, что от своей прямой службы убегает, а он от службы никогда не бегал и нес ее всегда безупречно. С какими глазами перед становым приставом предстанет? Какие слова ему скажет в свое оправдание?
Снова Жигин поднялся со ступеньки, вышел на улицу. Площадь перед конторой была пуста — ни одного человека, ни одной подводы. И сам прииск показался пустым и вымершим, словно немногочисленные обитатели покинули свои жилища, занесенные снегом, и откочевали в неизвестную сторону. Но урядника это безлюдье не обманывало, потому что прекрасно знал: там, за внешней тишиной, затаилась опасность — нешуточная, можно сказать, смертельная. Он ее не умом даже, а кожей ощущал. И боялся, как боится всякий живой человек, когда дышит ему в лицо могильный холод. Но с этой боязнью он умел справляться, придавливал ее, не позволяя, чтобы завладела им полностью; если завладеет, знал он, тогда человек уже не самому себе принадлежит, а страху, который треплет беднягу, как тряпку на ветру, и отшибает разум.
Нет, страху он не поддастся.
И на прииске будет оставаться до тех пор, пока не изведет шайку под корень. Тем более, что Жигин надеялся на подмогу. Стражникам, которые отправились с гробами в Ярск, строго-настрого было наказано: добравшись до Елбани, первым делом явиться к приставу Вигилянскому и обо всем случившемся доложить в подробностях. Неужели пристав не отправится на выручку своему подчиненному? Быть такого не может…
Он и предположить не мог, что помощь, хоть и небольшая, уже подоспела.
Услышал дальний скрип шагов и резко обернулся. Из-за угла конторы, настороженно озираясь, вышел человек в низко надвинутой на глаза лохматой шапке, негромко позвал:
— Илья Григорьич… Можно подойти без опаски?
Голос показался знакомым.
— Подходи, — разрешил Жигин, — только рукавицы скинь, и руки на виду держи.
Человек послушно снял рукавицы, сшитые из рыжей собачьей шкуры, и растопырил руки, стараясь всем своим видом показать, что ничего худого не замышляет. Подошел ближе, и Жигин сразу его узнал — елбанский стражник Голоухин. Каким ветром его сюда надуло?
— Узнаешь, Илья Григорьевич?
— Узнаю. Ты как здесь оказался?
— По приказу. Вигилянский послал. Только я не один, полицмейстер из Ярска и два агента при нем. Там, на дороге, ждут, а меня послали, чтобы поглядел — как тут? Подъехать к конторе можно?
— Подъезжай.
Голоухин повернул назад и быстро, уже не осторожничая и не озираясь, побежал, высоко вскидывая длинные ноги.
Не прошло и четверти часа, как полицмейстер Полозов вместе со своими агентами оказались в конторе, а Голоухин, замешкавшись, распрягал тройку и привязывал лошадей к коновязи. Перед высоким начальником Жигин слегка растерялся: вот уж никогда не думал, что пожалуют сюда такие гости. Даже попытался вытянуться перед полицмейстером и доложиться ему, но Полозов остановил:
— Подожди, урядник, дай обогреться. Где тут печка у вас?
Но печь без догляда Тимофея оказалась холодной, Полозов с разочарованием отошел от нее и принялся прыгать и размахивать руками. Видно было, что он действительно замерз. Жигин позвал стражника, приказал растопить печь, и когда сухие поленья весело занялись жарким пламенем, он оставил дверцу открытой и позвал полицмейстера. Тот охотно отозвался, присел на корточки перед раскрытой дверцей, протянул к огню нахолодавшие руки. Грелся, ничего не говорил, и в тишине лишь слышно было, как гудит печь.
Отогревшись, Полозов поднялся в полный рост, придвинулся к Жигину и сказал:
— А вот теперь, урядник, пойдем и поговорим наедине. Есть здесь укромное место?
— Найдем. Идите за мной.
Провел полицмейстера комнату, где сидел раньше Земляницын, подвинул стул, но Полозов садиться не стал. Прошелся туда-сюда, передергивая плечами, и неожиданно спросил:
— Бумага, которую Марфа Шаньгина передала, при тебе? Не потерял?
— Никак нет, при мне.
— Тогда доставай.
Жигин присел на стул, который только что предлагал полицмейстеру, и принялся разуваться. Бумаги у него были спрятаны под подкладки сапог. В каждом по половине, когда-то большого, единого листа, на котором был указан точный маршрут до тайника. Вытащив эти половины, он положил их на стол и соединил. Полозов, поморщившись от запаха, сунул руку за отворот полушубка и вынул свою бумагу, доставшуюся от Азарова, развернул и положил рядом.
— Подходи ближе, урядник, будем смотреть — одинаковые они или нет?
Рассматривали долго, сверяя каждый изгиб четко прочерченных линий. И чем дольше рассматривали, тем яснее им становилось, что маршрут на бумагах указан один и тот же. И даже последний указатель был помечен одинаково — дерево, стоявшее посредине поляны.
— Картина ясная, — Полозов аккуратно сложил свою бумагу, сунул ее за отворот полушубка, кивнул на разорванные половины: — Эти себе забирай, да не суй больше в сапоги — воняет. А сейчас садись и рассказывай. С самого начала рассказывай…