Оскал дракона (ЛП)

— Если мы не ошибаемся, — сказал он, — у врага осталось восемь берсерков.

— А еще Рандр Стерки и его воины, — добавил Финн, подкидывая в огонь хворост.

— Рандр Стерки, может, и достойный боец, но его люди — нидинги, так себе воины, — сказал я.

— Даже если и так, — усмехнулся Финн,— восемь берсерков — это немало.

Абьорн пожал плечами.

— Медвежьи шкуры служат Паллигу Токесону, ярлу Йомса, а Льот, похоже, его брат, и они напали на нас по приказу Стирбьорна. Я думаю, берсерки не последуют за этим жалким беглецом. Нужно двигаться дальше. Госпожа Сигрид все еще в опасности, и поэтому мы хотим остаться здесь и стеречь тропу — я, Ровальд, Рорик Стари, Кьялбьорн Рог, Миркьяртан и Уддольф.

— Ребенок не должен оказаться у них, — сказала Ясна, и я догадался, кто подтолкнул их к такому решению.

Сероглазым воинам с суровыми лицами в обрамлении кос предстояло безнадежное дела, они понимали, что у них нет шансов уцелеть в схватке с восьмеркой берсерков.

Я сказал им об этом, а также что мы все вместе должны идти дальше, вместе у нас будет больше возможностей противостоять врагам.

— Мы не сможем больше двигаться быстро, — возразила Торгунна и кивком головы указала на крытую повозку, где Ясна и безмолвная девочка-заложница сидели рядом со стонущей женщиной, укрытой шкурами.

— Насколько все плохо?

Торгунна покачала головой, все и так было понятно. Итак, мы застряли здесь, пока Сигрид не разродится. Я осмотрелся и заметил, что Финн делает то же самое. Мы находились на достаточно широкой тропе, справа я заметил ответвление — тропинку, рассекающая скалу словно шрам. Она вела к каменному мосту, построенному сыновьями в память о матери, так гласила надпись на камне; далее тропа поднималась на вершину горы. Оттуда отлично просматривался весь фьорд. Раньше на той вершине росли прекрасные корабельные сосны.

Хорошие стволы давно вырубили, и сейчас из-за сильных ветров там остались только невысокие и кривые, никому не нужные деревья. Тропа заканчивалась на вершине, вернее, начиналась там, словно слюна тянулась изо рта пьяного. С вершины можно было спуститься и на другую сторону горы, но только пешком, повозка с лошадьми там бы не прошла.

Мы с Финном переглянулись, прочитав мысли друг друга — это не самое удачное место для боя. Когда остальные стали расходиться, я подвинулся к нему поближе. Он яростно чесал бороду — то был верный признак замешательства.

— Ну что? — спросил я.

— Ты о чем? — хмуро откликнулся Финн, его борода топорщилась в разные стороны.

— Думаешь, мы сможем победить?

Он умолк, зная, что я не произнесу вслух то, что собираюсь сказать лишь ему.

— Ну, — проворчал он. — Мне доводилось убивать женщин, если ты об этом, и совесть меня не мучает. Я хотя бы не убивал младенцев в утробе, и не хотелось бы начинать.

— Убить одного, чтобы спасти всех? — спросил я, криво улыбнувшись, мысль об этом промелькнула в голове как струйка пота. Он тоже ухмыльнулся и сплюнул.

— Дело не в числе. Одного младенца или сотню, это еще и цена, которую придется заплатить, чтобы выжили Хельга и маленький Хроальд, мой сын. Дело в том, что правильно, а что нет. Может быть, этот еще невылупившийся орленок станет великим конунгом. И мы не знаем, какие чудеса он совершит в этом мире.

Я удивленно рассмеялся и указал ему на другую сторону монеты: а если младенец вырастет и окажется совсем другим, например, как Харальд Синезубый?

— Если случится так, — проворчал он, — я убью его, как только он покажется из утробы матери.

Мы оба улыбались, когда к нам приковылял Ботольв, таща за собой Ингрид и Бьяльфи. За ними я заметил грека Льва, который вел за руку Колля.

— Как нога? — поинтересовался я, на что Ботольв вместо ответа подбросил Хельгу, которую он нес на руках, так высоко, что она завизжала. Рядом стоял белоголовый Кормак, ожидая того же самого, но мальчишка был постарше и слишком горд, чтобы просить. Когда Ботольв неожиданно подхватил его и подбросил, он взвизгнул от восторга, но Ботольв поморщился — видимо, ему было больно.

Бьяльфи поманил меня взглядом, я отошел с ним, и он шепотом сказал:

— Тогда я обрезал его кость слишком коротко. Я предупреждал, чтобы он не толкал застрявшие повозки, помогая лошадям, но это же Ботольв.

Я хорошо помнил то время. Стояла жара, мы еле тащились по Средиземному морю на лодке, возвращаясь в Великий Город. Гниющая нога Ботольва воняла, сам он бредил, его лихорадило, пот выступал огромными каплями. Бьяльфи, ухмыляясь, как безумный пещерный гном, резал и сшивал кожу на кровоточащей культе великана.

— Я думаю, на обрубке разошлись кожа, — добавил он мрачно. — Тогда он не сможет пристегивать деревянную ногу и ходить как раньше, как бы крепко она ни была привязана.

Я взглянул на Ботольва, он стоял с гордым видом, Кормак смеялся. Великану не понравится, что ему опять придется ходить с костылем, от которого он с радостью отказался, после того как зажила культя.

Колль внезапно оказался рядом и нарушил ход мыслей, его высокий, дрожащий голос прозвучал неожиданно и требовательно.