Оскар Уайльд и смерть при свечах

Перечитываю свой дневник за январь 1890 года — что мне удалось сделать за этот месяц? Почти ничего. Получается, что все мои дни были посвящены мисс Сазерленд. А вечера — до нашей традиционной встречи с Оскаром в одиннадцать часов в клубе «Албемарль» — оставались почти пустыми. Обычно я обедал в своей комнате, потом около часа бродил по улицам Блумсбери и Сохо. Изредка я позволял себе выпить кружку пива в баре на Ченис-стрит. Дважды побывал в театре (посмотрел пантомиму в «Друри-Лейн» и вместе с Оскаром — восстановленный фарс Г. Дж. Байрона [72]в «Крайтерионе»). Однажды вечером, как написано в дневнике, я пригласил молодую леди по имени Люси (о которой ничего не могу вспомнить) в сельскохозяйственную выставку, где мы наблюдали, как американский ковбой на лошади соревнуется с французским велосипедистом на «пенни и фартинге». [73](Я посчитал эту прогулку «дорого обошедшейся неудачей»; новизна зрелища быстро приелась, а Люси весь вечер объясняла мне, что ее брат будет очень недоволен, если она не вернется домой к половине одиннадцатого.)

За тот же период времени Оскар, согласно моему дневнику, обедал вне дома двадцать шесть раз из тридцати одного. Он проводил свои вечера в компании выдающихся людей того времени, поэтов, драматургов, политиков, актеров и актрис, мужчин и женщин, чьи имена спустя полвека все еще сохраняют свою значимость, а утром и днем работал за письменным столом Томаса Карлейля, писал, наслаждался прекрасными книгами и размышлял. За этот месяц я не написал ни одной достойной строчки (и не открыл ни одной достойной книги, если не считать «Праздные мысли праздного человека» Джерома К. Джерома), Оскар же читал (я могу утверждать это с уверенностью) Гёте, Бальзака, Бодлера, Платона, Петрарку и Эдгара Аллана По, успел написать две статьи, одну лекцию, три поэмы, план пьесы (для Джорджа Александера [74]) и десять тысяч слов для «Портрета Дориана Грея».

Оскар открывал новые горизонты дела, которому посвятил жизнь. (Однажды он провел все утро, решая, где следует поставить запятую в одном абзаце, затем потратил остаток дня, чтобы ее изъять, один из его любимых jeux d’esprit. [75]) Когда мы встречались, он всегда сначала спрашивал о моих успехах и лишь потом рассказывал свои новости. После того, как мы в одиннадцать часов выпивали по вечернему бокалу шампанского, он спрашивал: «Как сегодня поживает мисс Сазерленд? Она все еще хороша? Вам по-прежнему нравится проводить с ней время? Она не стала более сговорчивой?» Он вел себя так, что я не сомневался: ему действительно интересно, что со мной происходит. Оскар обладал удивительным даром смотреть в глаза собеседнику, у которого в этот миг возникало ощущение, будто он интереснее для него, чем весь остальной мир.

Обычно, после того, как мы в течение пяти минут обсуждали Веронику (и ее возмутительную способность одновременно обнадеживать и отталкивать), Оскар небрежно упоминал Эйдана Фрейзера. Говорила ли что-нибудь мисс Сазерленд о своем женихе?

— Нет, мы никогда о нем не говорим. Ведь он ее жених, вы же понимаете?

— Конечно, конечно, но неужели вы его не видели?

— В коридоре, когда проходил мимо.

— Да… и что?

— И ничего, Оскар. Фрейзер со мной поздоровался. Ничего больше. Он не спрашивал про вас. И не упоминал о нашем деле.

— Нашем деле! — взорвался Оскар. — Теперь это его дело! И он, кажется, собирается скрывать от нас, как идет расследование.

Однажды вечером в середине января (в тот день мы отправились посмотреть фарс Байрона в «Крайтерион») Оскар сказал мне:

— Роберт, вам не кажется любопытным, и более того, странным или даже извращенным, что наш друг Фрейзер, с которым вы встречаетесь два, а то и три раза в неделю, никогда не упоминает о расследовании убийства Билли Вуда? Исследовал ли он отсеченную голову несчастного юноши? Встретился ли с О’Доннелом? И беседовал ли с Беллотти? Он знает о нашем интересе к этому делу. Однако видит вас и молчит!

— Я не нахожу такое поведение странным или извращенным, Оскар. Мне кажется, дело в профессиональной гордости. Он хочет раскрыть тайну в соответствии со своими представлениями и на собственных условиях. Так мне сказала Вероника.

Оскар нахмурился.

— В самом деле? Я думал, она не обсуждает с вами Фрейзера…

— Мы не обсуждаем Фрейзера-жениха. Упоминать же Фрейзера-из-Скотланд-Ярда дозволено.

Оскар цинично приподнял бровь.

— Вам не кажется странным, что Фрейзер вас терпит? Ведь вы его соперник?

Конечно, я задавал себе такой вопрос, но мне не хотелось на него отвечать.

— Не думаю, что Фрейзер видит во мне соперника, — быстро ответил я. — Он много работает и всячески показывает, что благодарен мне за то, что я развлекаю Веронику, пока он занят.

Оскар пробормотал что-то невнятное, но я видел, что мой ответ не показался ему убедительным.

— Я бы сказал, что Фрейзер-жених и Фрейзер-из-Ярда выглядят подозрительно доверчивыми. Он не спрашивает у вас о ваших намерениях относительно своей невесты, не задает вопросов о кольце, которое я снял с пальца жертвы…

— Он хочет сам разобраться в этом деле, — напомнил я.