Оскар Уайльд, или Правда масок

Если провокационное выступление автора пьесы вечером 20 февраля порадовало зрителей и его немногочисленное окружение, то пресса восприняла его несколько иначе и окрестила «Леди Уиндермир» «буффонадой в форме гвоздики в бутоньерке», задаваясь вопросом, какие же именно изменения внес автор в результате ряда неких критических замечаний. Уайльд не мог оставить эти инсинуации без ответа. 27 февраля 1892 года он писал в «Сент-Джеймс-газетт»: «Позвольте мне опровергнуть сделанное в сегодняшнем вечернем номере Вашей газеты утверждение, будто я внес в свою пьесу изменения, прислушавшись к критическим замечаниям неких журналистов, которые весьма безрассудно и глупо пишут в газетах о драматическом искусстве. Утверждение это — полнейшая неправда и вопиющая нелепица». А правда заключалась в том, что он прислушался к советам своих юных гостей, которые были в тот вечер на премьере, «ведь суждения стариков по вопросам Искусства не стоят, конечно же, ломаного гроша. Художественные наклонности молодежи неизменно пленительны»[398].

Решив на какое-то время свои материальные проблемы, Дуглас вернулся в Оксфорд к концу учебного года. Уайльд уехал в Париж. В апреле 1892 года в витринах цветочных магазинов расцвели зеленые гвоздики, а имя Оскара Уайльда опять попало на первые страницы газет: «Известный английский писатель г-н Оскар Уайльд находится сейчас в Париже. Парижане с любопытством готовятся выслушать эстетические теории этого литератора, который, будучи наделенным чудесным остроумием, обладает к тому же достоинством быть светским человеком с утонченным вкусом и поклонником изысканных манер»[399]. Иллюстрированные журналы не отставали; Теодор де Визева представлял его как эстета-прерафаэлита; он подверг желчной критике «Замыслы», но сделал это скорее для того, чтобы показать себя противником недавно появившейся англомании, делающей автора «Саломеи» судьей элегантности и героем парижских литературных обществ.

По возвращении в Англию Оскар Уайльд провел уик-энд в Оксфорде, в квартире, где Бози жил с лордом Энкомбом. Он взял его с собой, когда пошел проведать ректора университета Уолтера Пейтера; они вместе гуляли по парку вдоль реки, задерживаясь под деревьями, откуда лет пятнадцать назад Уайльд и Пейтер наблюдали за купающимися студентами; сейчас один из таких юношей, лорд, сидел возле Уайльда.

Уайльду было известно о гомосексуальных наклонностях Дугласа, несмотря на то, что их взаимоотношения в этом плане оставались фривольными, не доходя до той степени близости, какая была у Уайльда с Россом, Швобом, Аткинсом. Поэтому он нисколько не удивился, когда в мае получил письмо (очаровательное и трогательное) от Дугласа, который оказался замешанным в скандал на гомосексуальной почве. Оскар Уайльд обратился к одному из своих друзей, известному адвокату Джорджу Льюису, который вмешался в это дело и передал сто фунтов шантажисту, угрожавшему открыть правду о связях Бози с некоторыми из своих товарищей. Позднее Уайльд будет вспоминать об этом в «De Profundis»: «Наша дружба, в сущности, началась с того, что ты в трогательном и милом письме попросил меня помочь тебе выпутаться из неприятной истории, скверной для любого человека и вдвойне ужасной для молодого оксфордского студента. Я все сделал, и это кончилось тем, что ты назвал меня своим другом в разговоре с сэром Джорджем Льюисом, из-за чего я стал терять его уважение и дружбу»[400]. Сам ужасный маркиз был вынужден признать вину своего сына в этом деле, о чем он написал какое-то время спустя своей невестке: «Я вынужден признать ряд очевидных вещей, касающихся характера Альфреда, и хочу рассказать Вам нечто, о чем всегда знал, но о чем до сего дня хранил молчание. Речь идет об одной ужасной истории, не имеющей ничего общего с Оскаром Уайльдом, и поскольку мне рассказал ее один близкий друг, известнейший адвокат, который сам уплатил эти сто фунтов, чтобы избежать скандала, можно не сомневаться в ее подлинности»[401].

Начиная с того момента отношения Уайльда и Бози приняли совершенно иной характер. Уайльд перестал скрывать от Росса и остальных свою страсть к юному лорду, словно сексуальные отношения не имели с этих пор особого значения для их взаимного чувства, как об этом свидетельствует сам лорд Альфред Дуглас. Уехав в путешествие с Бози, Уайльд писал Россу: «Дорогой мой Робби, по настоянию Бози мы остановились тут из-за сандвичей. Он очень похож на нарцисс — такой же белый и золотой. Приду к тебе вечером в среду или четверг. Черкни мне пару строк. Бози так утомлен: он лежит на диване, как гиацинт, и я поклоняюсь ему»[402]. Сам же Бози опубликовал в это время несколько стихотворений в журнале «Спирит Лэмп», из которых видна двойственность этого персонажа, до предела развращенного задолго до знакомства с Уайльдом.