Осколки

– Я не стану рисковать положением ради женщины, если ты об этом, – безразлично сказал он, отворачиваясь к книге. Сверр выяснил все, что собирался, и потерял к разговору всяческий интерес. Олинда знает многое, но не все, раз решила поговорить с ним сегодня. Знала бы она, что стоит на кону и на что действительно Сверр готов пойти, чтобы получить желаемое, то не стала бы вести разговоры, а он сам гнил бы сейчас в темнице Капитула. Или того хуже – горел на магическом костре. Не так сложно доказать вину мага в каком-то жутком преступлении, имея в арсенале кучу запрещенных артефактов и связи. А уж обвинить бастарда, убившего отца и брата и буквально узурпировавшего один из сильнейших источников королевства, и вовсе не составит труда.

Но он здесь, в одном из секретнейших залов Капитула, с доступом к опаснейшим книгам и заклятиям. А если так, то… время есть. Немного, но хватит, если расходовать с умом. И Сверр не собирался тратить его на болтовню с верховной. Гораздо больше его теперь занимало защитное заклинание, наложенное на гримуар. А еще другие книги, интерес к которым при Олинде проявлять было опасно.

– Да, не станешь… – задумчиво повторила верховная и встала. Коснулась плеча Сверра, будто собиралась еще что-то сказать, но тут же убрала пальцы и направилась к выходу. Обернулась у самой двери и одарила некроманта очередной лживой улыбкой.

– Продуктивных исследований, лорд Морелл. Надеюсь, вы вернетесь к нам с зацепкой.

Ульрик

Ему никогда не было так больно.

Сначала казалось, с него сняли кожу. Затем мясо – до самой кости. А когда мяса не осталось, кто-то аккуратно вскрыл скорлупу его, Ульрика, души и проник внутрь. Стало холодно. Страшно, и страх расползался по телу ознобом, сковывающим члены. А через мгновение внутрь хлынула обжигающая лава…

Ульрик кричал. Умолял остановиться, пощадить. Обещал золотые горы и сильные источники. Клялся в верности мучителям, хотя с трудом представлял, где находится и кому вообще присягает. А после, когда понял, что мольбы и клятвы не действуют, начал проклинать. Проклятия у него всегда выходили идеальными – произведения искусства. Ульрик мог вспомнить их все и без лишней скромности признаться, что гордится каждым. Но в момент, когда, сойдя с ума от боли, он выкрикнул слова проклятья, впервые ощутил, что магия, всегда бывшая неотъемлемой частью его души, не слушается. Слова остались просто словами – пустыми и бесполезными. И Ульрик испугался еще больше.

За страхом пришла тоска. Серый, холодный, волглый туман безнадежности. В грудь Ульрика вложили камень, и чей-то голос сказал:

– Готов.

Мир перестал быть черным. Проявились краски, цвета: сначала серо-голубой, затем желтый, красный и черный. Краски текли, менялись, и сам мир будто покачивал Ульрика в теплых своих ладонях.

Не мир, но носилки – большие, просторные, усыпанные пестрыми подушками, на которых и возлежал Ульрик. Насыщенно голубой клочок неба в прорехах желтых занавесок, призванных защищать от зноя, но с задачей своей справляющихся плохо. От жары Ульрик вспотел, а пересохшие губы его вновь растрескались и кровили. Он облизал их, и земной, знакомый вкус крови вернул ощущение реальности происходящего.

Память нахлынула волной. Вечер. Девочка. Яд…

Степняк с пятном на щеке смотрел на Ульрика сверху и усмехался. Одет он был по-королевски: красный кафтан, расшитый золотыми солнцами, золотые же браслеты, которые едва слышно позвякивали при покачивании носилок. Свободные черные шаровары, перехваченные на талии широким поясом. Степняк сидел на подушках справа от Ульрика. Кривая сабля в украшенных каменьями ножнах лежала на скрещенных ногах незнакомца.

– Я гость императора, – прохрипел Ульрик со злостью. Сглотнул вязкую, горькую слюну. Попить бы… Он бы многое отдал за глоток воды! – Любой вред, причиненный мне…

– Избавь меня от угроз, – насмешливо перебил степняк, откидываясь на подушки и доставая узкую флягу, украшенную позолотой и рубинами. Отхлебнул из нее и облизал тонкие, четко очерченные губы. Ульрик сглотнул, не в силах оторвать взгляда от фляги, проклиная себя за слабость, за глупость и безрассудство, толкнувшее его принять “подарок” этого разбойника. Сдалась ему эта девчонка! У него было намного больше, и он так бездарно все потерял…

Разозлившись скорее на себя, чем на коварного степняка, Ульрик попытался было призвать силу и соткать проклятие, но камень в груди сдавил легкие, вышибая из колдуна дух. Он закатил глаза, выгнулся дугой и закашлялся, стараясь вобрать в себя как можно больше воздуха – пусть горячего и смрадного, но такого необходимого сейчас. Слезы брызнули из глаз, и, когда степняк положил Ульрику ладонь на грудь, убирая удушье, колдун был ему почти благодарен.

– Успокоился? – ласково поинтересовался степняк, протягивая Ульрику желанную флягу. Вода казалась сладкой, и Ульрик глотал ее жадно, захлебываясь, слизывая упоительно вкусные капли с запыленного и заросшего щетиной подбородка. Степняк наблюдал за ним с усмешкой, острые полосы родимого пятна целили ему в глаз.